Братья и сестры в Реестре (СИ) - Скрипченко Юрий Вячеславович "Юс Крипус"

— Ведите его в камеру, — распорядился Коротышка.

И в этот момент бармен, про которого все забыли, схватил тяжеленный «Максим» и с воплем: «С сонной лощины выдачи нет!» пустил в служителей закона длинную хлёсткую очередь. Шестьдесят шесть килограммов плюс отдача — бармен был крут!

Но почему-то ни в кого не попал, хотя суматоха немедленно поднялась страшная: гвардейцы как подкошенные рухнули ни пол, но тут же скользнули за естественные укрытия. В воздухе порхали щепки, облачка штукатурки и искры, высеченные из интерьера крупнокалиберными пулями. Звенело и трещало немилосердно, словно на волю из ада вырвался какой-то безумный дух шума и теперь собирал урожай в виде оглушенных участников безобразного действа.

Коротышка ловко перевернул стол, а потом уронил Олега в получившееся укрытие — это теперь ценный инструмент, нужно заботиться. Над их головами прожужжала длинная очередь.

— Не высовывайся, — шипел Порфирий, лёжа на Олеге, — Это по твою душу. Бармен тебя сторожил — грохнуть хотел. Чтоб ты никому не достался. Наверное, Ленка подговорила.

Из подсобки надсаживался РоДимыч:

— Кеша, урод, ты что творишь? Совсем с ума тронулся? Немедленно прекрати!!!

Бармен бесновался, дырявя все вокруг бесконечной очередью, снова и снова ни в кого не попадая — чего ж такой косой-то! А когда лента кончилась и госгвардейцы воспряли, чтобы пристрелить мерзавца, бармен бросил в них путемёт, с воплем метнулся к ближайшему круглому окну и, прикрывши локтем лицо, выбил раму и вылетел наружу в ореоле щепок и осколков.

— Перстов, мать твою! — орал полуоглушенный Порфирий, — Вылезай! Я точно знаю, что ты где-то там прячешься.

С криками про не стреляйте из знакомой двери, прямо дорогим костюмом по пыли и осколкам выполз РоДимыч. Он смотрел на полицейских как на солнце — прикрыв глаза тыльной стороной ладони. Аккуратно и медленно сел, не совершая резких движений.

— Перстов, я долго закрывал глаза на твои махинации — слишком уж у тебя зубастые покровители! Но такое! Средь бела дня! Покушение на задержанного. Теперь — не отвертишься! С говном сожру!

— Матвеич… — РоДимыч покосился на Олега, — Да я ж этого придурка только сегодня нанял! Напомнить, по чьей рекомендации и зачем? Я виноват, что человек, которого первый раз вижу, вообразил себя берсерком? Чуть не превратил репутационное место в скотобойню? Да он тут на такие убытки повеселился! Уж не вам ли как никому другому, читать людей как открытую книгу? Особенно своих.

К концу проникновенного монолога Порфирий покраснел как варёный рак и сделал РоДимычу неуловимый жест, мол, сочтёмся. В смысле — вот ты, Родион, и допрыгался.

Олег это мановение прекрасно заметил. Как и странный понимающий взгляд Перстова, устремлённый на него лично. Он понял: Порфирий то ли плохо объяснил Перстову, что надо говорить, чтобы Олег поверил в покушение на него. То ли РоДимыч, наконец, отомстил надоедливому старикашке, который десятилетиями впутывал уважаемого бизнесмена в грязные делишки конторы.

А ещё Олег почти с жалостью подумал: сдаёт старикашка. Конкретно прокололся. А ведь задумка была неплохая — напугать гипа, чтобы сидел в камере, как в бункере, благодарный за спасение жизни. И трясся от страха.

— Хватит, сворачиваем этот цирк. Бойцы, везите преступника в отделение. Определите в надёжную камеру. Если опять… гм, если упустите, что я с вами сделаю?

— С говном сожрёте! — хором рявкнули госгвардейцы.

Запертый в достаточно гуманной одиночке на нарах, Олег попробовал снять браслеты. Безуспешно. Они словно вросли в запястья. При этом никаких неприятных ощущений «украшения» не причиняли. Олег пожал плечами и, утомлённый очередным безумным днём, практически моментально уснул, наказав себе вернуться домой.

Но вот что интересно. Проснувшись на своей кровати, помолодевший на двадцать четыре года, Олег ощутил, не спрашивайте как, странное. Будто бы родное время стало чужим. Как в гости зашёл. Он попытался осознаться куда-нибудь ещё. Не получилось, как ни пытался.

Что его поразило, так это слова Элисы из телефона, который опять практически разрядился.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Всё успешно?

Выслушав объяснения, координаторша хмыкнула, отсыпала двадцать пять призовых фанаций и пятнадцать бонусных — за интересный рассказ, а потом сказала:

— Хватит уже рыпаться. Ты на крючке у сорок девятого года. Возвращайся, пожалуй. Там скоро должно произойти нечто довольно интересное. Интересное, то есть совпадающее с моими интересами. Ты меня порадовал, котик. Дуй в сорок девятый.

Суд и гип

Воронежполис-2049, 8 сентября, день Прямого включения и «бабского рейда»

Время приближалось к полуночи.

В нижнем «Центре веры, надежды и решимости», который был практически точной копией Верхнего, только попроще и попросторнее — всё-таки внизу больше народа проживает — готовились к честному и справедливому суду. Тина, Порфирий и Кондратий зевали за столом в конференц-балконе. День выдался насыщенным, и все зверски устали. Именно поэтому решили ограничиться малым составом присяжных магистров. Закон позволял.

Моргало аварийное красное освещение, бросая вокруг незнакомые зловещие тени. Дело в том что основные ресурсы энергосистемы были перераспределены. Пролом имени Мурьеты пока только начали заделывать, а он как пылесос тянул из полиса спасительный стерильный воздух. Поэтому мегасплитсистемы трудились на максимальной мощности, приводя атмосферу полиса к штатным показателям. Между климатическими машинами и проломом шло яростное перетягивание каната, и пока что равновесие удавалось сохранить. На пределе трудилась и оросительная система, которая распыляла в городе антисептик — его запасы уже близились к концу.

Короче говоря, город балансировал на грани кризиса, пока его самые острые и решительные умы готовились к суду над гипом.

— Порфирий, зачем нам вся эта показуха? — спросила Тина. Она сняла туфли и массировала гудевшие от усталости ноги.

— Чья бы корова мычала. Ты уже сегодня отчебучила! По полной программе выступила, — сварливо откликнулся особист. Он по-школьному положил подбородок на руки.

— Ну, так и за чем дело стало? Забирай гипа в свое мрачное подземелье и используй в хвост и гриву. Я устала. Этот день — бесконечный. Мне порой кажется, что я закончусь раньше.

— Так-то ты, конечно, права, Тина, — загудел поп. Он всё никак не мог справиться с крышечкой пузырька, в котором шуршали обязательные вечерние таблетки. — Но у любого закона помимо духа есть ещё буква. И этот проклятый дрон службы протокола.

Раздалось усталое гудение. Точно механизмы полиса так же вымотались за бесконечный, насыщенный событиями день, как и его клюющие носом магистры.

Специальный лифт поднял клетку с Олегом и явил перед столом суда (который был по совместительству столом заседаний Совета).

Гип выглядел бесконечно измотанным. Магистры — тоже. Словом, они друг друга стоили.

Тина зевнула, а потом подавила рвотный спазм. Достала молоточек и полированный квадратик, отделанный сверху бархатом, из миниатюрного ящика в столе. Встала. Установила квадратик на расстоянии протянутой руки. Стукнула по нему молоточком. И охрипшим голосом сказала:

— Заседание малого суда-тройки объявляю открытым. Возражения есть?

Кондратий и Порфирий дали знать, что не возражают. Как не возражают и против того, чтобы всё побыстрее закончилось. Дрон протокола витал вокруг и жужжал, наводясь по очереди на всех участников действа. Вёл обязательную запись заседания.

Знакомый уже представитель службы протокола сидел на откидном креслице у стены — будто назло максимально неудобном — и вёл дублирующую стенограмму.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Обвиняемый Олег Анатольевич Каспер-Наговицын, пятидесяти одного нынешнего года от роду, ранее не привлекавшийся к ответственности, судимостей нет, семейное положение — холост, дети отсутствуют, — Тина несмотря на усталость умудрилась произнести эту реплику на одном дыхании. Сотрудник протокола посмотрел на неё с уважением. Кондратий, сам привыкший к пространным речам, посмотрел с лёгкой завистью. А Порфирий никак не посмотрел. Он сидел, уронив подбородок на скрещённые руки и закрыв глаза. О том, что особист бдит, говорили только зрачки, которые сновали влево-вправо под веками, точно каретки печатных машинок. Будто бы магистр лично, не веря никому, конспектировал судебный процесс.