Тревожная служба. Сборник рассказов - Эрхард Дикс

Дела пошли. Служба в качестве командира отделения с каждым днем все больше захватывала меня. Я уже не чувствовал себя здесь временным человеком, наоборот, я был в центре событий.

Но, видимо, одного этого недостаточно, чтобы чувствовать себя счастливым. И с каждой прошедшей неделей, которая сокращала мои полгода, я все больше задумывался над тем, как быть дальше, на чем остановиться. Мои товарищи не знали этого. Однако одному мне трудно было справиться со своими мыслями. Теперь я понимаю, что это стремление решать все самому было самой большой моей ошибкой.

Как было бы хорошо поделиться своими заботами с кем-нибудь из товарищей, высказать все, что накопилось в душе. Иногда мне хотелось пойти к капитану Бурке, или к старшему лейтенанту Кальвейту, или к кому-нибудь еще. Это было бы самым верным делом. Но я так и не решился на это и попал, что называется, на кривую дорожку. Почему я не пошел к старшему лейтенанту Кальвейту? Мне кажется, я просто не хотел сознавать, что боюсь работы, которая мне не совсем по душе, и что я не справлюсь с ней.

И вот однажды неожиданно у меня появилась возможность высказаться.

Вы играете в спортлото или, может, участвуете в каких-либо других лотереях? Я уже в течение ряда лет пытался выиграть, но пока что это была только бесполезная трата денег, заработанных собственным трудом. Очевидно, это не самое лучшее занятие, хотя по этому поводу у каждого своя точка зрения...

Когда я в тот день, о котором идет речь, относил билет спортлото на почту, я решил зайти в деревенское кафе выпить кружку пива. Против этого вряд ли бы кто стал возражать, поскольку дело было во внеслужебное время.

Я, конечно, не мог предполагать, что окажусь за одним столом с весьма шумной компанией. Там были лесники и лесорубы. И нет ничего удивительного, что я вступил в разговор. Начали с деревьев, после второй кружки заспорили о моторных пилах, а я же специалист в этой области! Дружеская беседа затянулась. Обычно в общей компании всегда находится кто-то, кто считает, что нужно добавить, и вновь беспокоит хозяина новым заказом. Ну разве уйдешь просто так из такой хорошей компании?!

Все это время мне казалось, будто я вновь побывал в лесу, но только деревья почему-то двоились, а под конец я и вовсе перестал их различать. Обратно я уже шел по той самой кривой дорожке. В голову лезли бессвязные мысли о чахлых акациях с пыльными листьями, о каких-то малиновках и тому подобное. Мне вдруг стало жалко себя и всю свою горькую жизнь. «Ну, Пфеффер, — думал я, уже не совсем соображая, — теперь или никогда! После этого тебе уже наверняка нельзя будет работать инструктором и воспитателем. Вот если б вышло так, чтобы больше не допустили к работе!» В моем возбужденном винными парами мозгу всплывали все новые идеи. Все «если бы» и «если бы»...

Придя в роту, я запел. Получалось не слишком мелодично и вряд ли было приятно для слуха. Когда я пою, деревья в лесу стонут, так мне всегда говорили...

Наш хауптфельдфебель был, как обычно, начеку. Он встретил меня еще у входа. «Не устраивайте здесь представления», — сказал он что-то в этом роде, во всяком случае, он хотел меня как-то предупредить. Но это было бесполезно. Представление продолжалось, как мне потом рассказывали. Я что-то невнятно говорил о культурных потребностях, заявил, что сам знаю, что мне делать, и пытался исполнить какую-то арию из оперы «Летучий голландец». Вероятно, сказать что-либо вразумительное в таком состоянии мне было трудно... В общем, об этом дне лучше не вспоминать.

Я, конечно, понес наказание, и совершенно заслуженно. Это ясно. Увольнение в очередное воскресенье для меня пропало, и Рут, которая, естественно, ни о чем не догадывалась, напрасно ждала своего унтер-офицера.

Если бы только одно взыскание! Помимо этого было нечто гораздо серьезнее — были солдаты моего отделения. Я боялся, что они отвернутся от меня, будут чуждаться меня. Однако этого не произошло, и тем не менее наша совместная жизнь, как и работа, уже не была прежней. Чувствовалось, что они разочаровались во мне. Но помимо всего прочего я должен был держать ответ перед нашей организацией Союза свободной немецкой молодежи. Если я чего и боялся, так это разговора на общем собрании. Неужели они так и будут ругать меня всем коллективом? Нет, этого они не стали делать, но, конечно, осудили все мои художества. То, что они имели на это все основания, ясно как день. Но при этом они старались показать мне, что всю эту неприглядную историю рассматривают как досадную случайность, недоразумение, которое не настолько серьезно, чтобы при желании его нельзя было исправить.

«Не засовывать голову в песок, как это делает страус, правда, он делает это не от стыда. Не разыгрывать роль сломленного человека, это было бы смешно». Я должен был доказать перед всеми, что на самом деле Пфеффер совсем не такой, каким они видели меня в тот раз. Между нами говоря, весь этот разговор сильно подействовал на меня, я очень волновался и едва сдерживался, чтобы не показать этого. Они не уговаривали меня, не сочувствовали: «Ах, пожалуйста, больше так не делай». Это было, скорее, жестким требованием: «Делай все, как положено, и не заставляй себя просить! Ты все прекрасно можешь, мы знаем. И ты должен!»

Но не это заставляло меня переживать больше всего. Я мучился от сознания, что сам виноват во всем. Как это могло случиться, откуда взялись эти странные мысли? Почему я не подумал о последствиях своего поступка?

В тот день я поклялся себе, что исправлю это дело. Обязательно исправлю! В конце концов, не важно, как они будут ко мне относиться. Не всю же жизнь быть инструктором под чахлыми акациями у казарм и мечтать о пении лесных птиц. Собственно, ничего плохого они сделать не могут. Но мы еще покажем, на что способен Пфеффер, настоящий Пфеффер!

Сегодня уже можно сказать, что я добился кое-чего. При подготовке к ротным учениям я сделал первое важное открытие: мои солдаты старались помочь мне. В душе я надеялся на это, но полной уверенности, конечно, не было. А если бы наш взводный устроил такой цирк?.. Они же помогали мне даже тогда, когда кое-кто открыто говорил: «Разве Пфеффер может быть командиром отделения? Человек, который позволяет себе такие выходки...» Но ефрейтор Дорнбергер стал на мою защиту, хотя не сказал мне об этом ни слова. Я узнал все это позже от Роланда Хольца. Во всяком случае, мне незаметно помогали восстановить мою пошатнувшуюся репутацию.

А я работал, не жалея сил. Усиленно тренировал ребят. И каждую норму, каждое упражнение, прежде чем требовать от других, выполнял сам. Я считал, что это самый верный способ и производит должное впечатление.