Забытая Византия, которая спасла Запад - Ларс Браунворт

Впрочем, у обиженных подданных Михаила VIII слишком скоро появятся причины сожалеть о его кончине. Если на момент его смерти Византия казалась сильной, этим она была обязана только его уму и ловкости. Без сильной армии или надежных союзников ее сила опиралась исключительно на дипломатию, и были нужны способности Михаила, чтобы управлять в такой ситуации. Однако, к несчастью для империи, немногие из наследников Михаила оказались достойны своего предка.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ЗАКАТ

«Qui desiderat pacem, praeparet bellum»

(«Кто желает мира, пусть готовится к войне»).

Последние два столетия византийской истории по большей части представляют собой довольно грустное зрелище. На все более безнадежном фоне мелкие императоры ссорились между собой с разрушительными последствиями, а империя в это время рушилась, превращаясь из некогда гордого государства в пародию на саму себя.

Впрочем, в сгущающейся темноте случались и проблески — люди, наделенные отвагой и решительностью, сражались против превосходящего противника, прекрасно понимая, что обречены на поражение. Империя медленно умирала, но ее культура расцвела, произошел невиданный взрыв искусства, архитектуры и науки — как будто византийский мир торопился высказаться, прежде чем его голос умолкнет навсегда. Были построены передовые больницы, в которых врачами работали и мужчины, и женщины, а молодые студенты-медики получили доступ к трупам, чтобы, вскрывая человеческие тела, изучать их. Византийские астрономы установили сферическую форму планеты и проводили конференции, на которых обсуждали, что свет движется быстрее звука.

По большей части эти достижения в области физики, астрономии и математики ухитрялись мирно сосуществовать с все более мистически настроенной византийской церковью, но порой между ними возникала напряженность. Знаменитый ученый XIV века Георгий Плифон сочинял гимны олимпийским богам и дошел даже до того, чтобы предложить возродить античное язычество.[206] Хотя это определенно не способствовало репутации ученых и усиливало подозрения в том, что чрезмерно глубокие исследования в некоторых областях пагубно влияют на мораль, в целом византийское общество оставалось поразительно открытым для новых идей. Особенно ярко эти настроения проявлялись в украшениях и новых постройках столицы. Возможно, обедневшая империя больше не могла позволить себе строительство масштаба Софийского собора или даже более скромных сооружений времен Македонской династии, но недостаток роскоши она вполне возмещала оригинальностью. В Константинополе богатый аристократ по имени Феодор Метохит украсил церковь монастыря Хора яркими фресками и запоминающимися мозаиками, настолько отличными от уравновешенности позднего имперского искусства, что и сегодня от них захватывает дух. Быть может, османская тень и вставала над городом, но даже угроза завоевания не могла внушить страх византийцам.

По иронии судьбы, именно блестящее возвращение Константинополя Михаилом VIII отчасти ускорило катастрофу. По праву вернув себе прежнюю столицу, византийские владыки снова сместили фокус своего внимания на Европу. Сосредоточившись на имеющем первостепенную важность городе, близорукие императоры отвернулись от Малой Азии, где стремительно менялся баланс сил. Разграбление монголами Багдада в 1258 году сокрушило державу сельджуков, и тюркские племена в огромных количествах хлынули на восток, заполняя образовавшуюся пустоту.[207] Одна из таких групп, ведомая выдающимся полководцем по имени Осман, объединила несколько племен и вступила на территорию Византии. Назвав своих людей воинами-гази — «мечами Господа» — Осман возглавил джихад, имевший своей конечной целью не что иное, как завоевание Константинополя. Испуганные жители Анатолии бежали при его приближении, и их заменяли турецкие поселенцы, по большей части положившие конец греческому присутствию в Малой Азии. После короткой борьбы древний город Эфес пал, и войска Османа — называющие теперь в его честь себя османами — разгромили ослабевшую имперскую армию. Под руководством его сына Орхана османы-оттоманы взяли Бурсу, находившуюся на западной оконечности Шелкового Пути, напротив бухты Золотой рог и византийской столицы, а затем и Никею с Никомедией. Вскоре в Азии у империи остались только Филадельфия и отдаленный Трапезунд на побережье Черного моря. Теперь оттоманские воины могли омыться в водах Пропонтиды и смотреть, как развеваются знамена на церквях и дворцах легендарного Константинополя. Прославленный в преданиях город был почти у них в руках. Им было нужно только добраться до него.

Как ни странно, в этом была вина самих византийцев, которые, как казалось, куда более охотно боролись за власть на осколках своей империи, чем защищали ее от очевидной внешней угрозы. В 1347 году на остатках Византии развернулись события, отчасти напоминающие классовую борьбу. Мятежный патриций Иоанн Кантакузин попытался захватить трон, и занимавший его на тот момент человек ответил успешной информационной войной, в которой заклеймил Иоанна реакционером — ставленником привилегированного класса, который превратил империю в руины.[208] По всей стране негодующие города прогоняли его войска. Жители Адрианополя, больше чем на четыреста лет опережая события Французской революции, вырезали всех аристократов, которых смогли найти, а для управления города создали городскую общину-коммуну.

Неприятно удивленный Кантакузин пригласил в Европу турок, надеясь воспользоваться их силами, чтобы завладеть Константинополем. Эта сделка принесла Кантакузину корону, но оказалась гибельной для Европы, поскольку то, что началось как ручеек османских солдат, очень скоро превратилось в потоп.[209] Когда неслыханные полчища турок пересекли Геллеспонт, чтобы разграбить Фракию, в Константинополь после шести веков отсутствия вернулась бубонная чума, добавившая к ужасам войны бедствия болезни. Распространяемая, как и прежде, блохами и крысами, она унесла, согласно одному из ужасающих отчетов, жизни почти девяноста процентов населения.[210]

Единственным утешением для сбившихся в кучку несчастных обитателей византийской Фракии было то, что турки пришли как налетчики, а не поселенцы. Каждую зиму грабители-османы возвращались через Босфор на свою азиатскую родину и оставляли утомленных крестьян в покое. Но даже этому небольшому послаблению в 1354 году пришел конец. Утром 2 марта жуткое землетрясение сокрушило стены Галлиполи, превратив город в груду булыжников. Объявив это знамением аллаха, турки ворвались внутрь со своими женами и детьми и прогнали тех немногих византийцев, что еще не ушли. Император торопливо предложил им огромные деньги, чтобы они ушли, но эмир ответил, что раз аллах даровал им этот город, уйти из него означает проявить нечестивость.

Так османы впервые закрепились в Европе, — и уходить не намеревались. Воины джихада потоком хлынули из Азии, и слабая опустошенная Фракия стала для них легкой добычей. Пробная атака в 1359 году убедила турок в том, что Константинополь пока неуязвим, и они просто обошли его стороной. Спустя три года пал Адрианополь, и столица восточного христианства оказалась окружена исламским морем.

Не было никаких сомнений в намерениях турецкого эмира. Перенеся столицу своей страны в Европу, он продал часть жителей Адрианополя в рабство и водворил на их место турецких поселенцев. С оставшейся частью Фракии обошлись точно так же, и когда большая часть ее населения переместилась в Анатолию, туда хлынули турецкие поселенцы. Казалось, что нашествию османов невозможно противостоять, и настроения в столице склонялись к мрачному пессимизму. «Турецкое нашествие, — писал один из византийцев того времени, — подобно морю… оно никогда не бывает спокойным, но всегда находится в движении»[211]

Императоры и дипломаты отправлялись в Европу с мольбами о помощи, но лишь папа проявил заинтересованность, и цена за его помощь была прежней: восточная и западная церкви должны объединиться, и православная церковь обязана подчиниться власти Рима. Это предложение уже несколько раз звучало в прошлом, но люди Константинополя каждый раз с негодованием отвергали его. Однако положение Иоанна V было достаточно отчаянным, чтобы предпринять еще одну попытку. В 1369 году он торжественно преклонил колени на ступенях собора Святого Петра, признал верховенство папы и официально перешел в католицизм.

Подчинение императора было его личным делом и никого ни к чему не обязывало; единственным следствием этого акта стало замешательство, испытанное подданными Иоанна в отношении его самого. Империя могла являть явные признаки упадка — но византийская гордость не стерпела бы добровольного подчинения ненавистному латинскому обычаю, особенно после того, как крестоносцы-латиняне залили кровью улицы Константинополя. Пришельцы с Запада выгоняли византийцев из их домов, убивали их семьи и разрушили их прекрасный город. Даже если теперь империя была обречена, просить ее жителей отречься еще и от своей веры было уже слишком. Они полагали, что никакая помощь не стоит такой цены.