Забытая Византия, которая спасла Запад - Ларс Браунворт

По мере того, как стены новой крепости поднимались все выше, молодой венгр по имени Урбан прибыл в Константинополь и предложил свои услуги императору. Специалист в литье пушек и стрельбе из них, он предложил начать производство огнестрельного оружия для Византии. Константин XI был восхищен. Он уже видел новое смертоносное оружие при Гексамилионе и знал ужасающую силу этих оглушающих чудовищ, что могли сокрушить камень и сравнять с землей стены. Но чтобы нанять этого молодого человека, у императора попросту не оказалось денег. Каким-то образом для Урбана удалось наскрести жалованье, чтобы тот остался в городе, но эти средства вскоре кончились, и нуждающийся в деньгах венгр ушел, чтобы предложить свои услуги туркам.

Мехмед был только счастлив приветствовать Урбана. Осыпав его дарами, он спросил у венгра, могут ли его пушки снести городскую стену. Урбан слишком хорошо знал, что за стену султан имеет в виду. Поскольку он провел многие часы, исследуя знаменитые укрепления Константинополя, он пообещал сделать пушку, которая была бы способна сокрушить даже врата Вавилона. Немедленно приступив к работе, Урбан вскоре произвел бронзовое чудовище, которое могло стрелять шестисотфунтовыми каменными ядрами. Довольный султан разместил это орудие в своей новой крепости, объявив, что любой корабль, желающий пройти мимо, должен остановиться и заплатить пошлину. Венецианцы попытались воспротивиться, понимая, что это может полностью парализовать торговлю на Босфоре, но султан был абсолютно серьезен. Когда венецианский корабль попытался пройти через пролив, Мехмед приказал обстрелять и утопить его. Выловив оглушенных моряков из волн, он казнил их, а затем посадил на кол капитана, оставив труп на берегу в качестве наглядного предупреждения.

Султан был доволен своим новым оружием, но хотел пушку еще больших размеров и приказал Урбану построить орудие, более чем в два раза превосходящее первое. Венгр вернулся в свою литейную и отлил монстра длиной в двадцать семь футов, который мог метать гранитное ядро весом в пятнадцать сотен фунтов более чем на милю.

Мехмед понимал, что использование таких пушек позволит нанести быстрый сокрушительный удар по Константинополю и поможет захватить город, прежде чем Западу представится возможность собрать подкрепление в виде крестового похода. Единственная трудность заключалась в транспортировке огромного орудия за 140 миль от литейной в Адрианополе до стен Константинополя. Плотников и каменщиков торопливо погнали вперед, разравнивать холмы и строить мосты, а упряжка из шестидесяти волов и двухсот человек тянула пушку через сельские области Фракии, проходя в день по две с половиной мили. Сам же Мехмед выступил со своей армией 23 марта 1453 года. Теперь гибель Константинополя была не за горами.

Константин XI подготовился как мог — расчистил рвы, починил стены и запас провизию. Он видел, что делают турки с захваченными городами, и понимал, что шансы на спасение невелики. Оставалась одна последняя надежда: его брат Иоанн VIII обещал присоединиться к католической церкви, но официальное объявление унии так пока и не состоялось. Теперь папа послал кардинала с обещанием помощи — при условии, что постановление об унии будет официально зачитано в Софийском соборе. Император более не колебался. На малолюдной службе, проведенной в великой церкви, проводящий богослужение священник объявил, что православная и католическая церкви официально объединились. Небеса ликуют, провозгласил он.

Настроения в городе были далеко не оптимистичными, но на пороге верной гибели мятежей или протестов общественности не последовало. С кардиналом пришли двести лучников, и оставалась слабая надежда, что после того, как о церковной унии было объявлено официально, за ними, возможно, прибудут и другие. Большая часть населения просто уклонилась от церемонии и отказалась вступать в любую церковь, «зараженную» латинскими обрядами. Они не усугубили общее уныние восстанием, но и не собирались отказываться от своих традиций. На эту Пасху Софийский собор был странно тих и пустынен — жители города отправились искать церкви, что все еще придерживались греческих обрядов. Пять дней спустя, 6 апреля, к городу подошли турки.

Венецианская республика обещала послать флот, чтобы оказать туркам сопротивление, но ни одного корабля так и не появилось на горизонте, и даже самые завзятые оптимисты начали понимать, что венецианская помощь ограничилась лишь красивыми словами. Обращение к Западу ничего не дало, и теперь османская армия, что казалась столь же многочисленной, как звезды на небе, была совсем близко. Глядя на огромное море своих врагов и зная, что в их любимых православных церквях отправляется латинская месса, византийцы могли с сожалением заключить, что они заплатили цену за объединение, но ничего от него не получили. Находившиеся в городе венецианцы торжественно клялись остаться и помочь, — но впечатление от этой клятвы было испорчено, когда вскоре из гавани под покровом темноты отплыли семь галер, унося с собой сотни людей, в которых так отчаянно нуждался город.

Единственным светлым лучом стало прибытие из Генуи выдающегося знатока осадных действий Джованни Джустиниани с небольшим отрядом в семь сотен прекрасно обученных солдат. Он благородно пришел на защиту города, в котором когда-то правил его тезка Юстиниан, но этот широкий жест не смог рассеять ужасного предчувствия беды. Пополнив скудные войска Константина, генуэзец довел число защитников города всего лишь до семи тысяч человек. Им предстояло рассредоточиться по стенам длиной в двенадцать с половиной миль и оборонять город от османской армии, в которой было около восьмидесяти тысяч человек. Напряжение и беспокойство тяжело висели над городом, но времени предаваться унынию не было. Сразу по прибытии Мехмед подъехал к воротам города и потребовал немедленной капитуляции. Не получив ответа, 6 апреля он открыл огонь.

Огромное оружие взревело, изрыгнув пламя, дым и каменное ядро, что заставило содрогнуться тысячелетнюю Феодосиеву стену. Десять веков эти стены отбрасывали бесконечные войска желающих захватить город, но время кирпича и строительного раствора минуло, и древние укрепления подверглись обстрелу, подобного которому еще не было в истории осадных войн.

Главной пушке требовалось время, чтобы охладиться после каждого выстрела, и она могла стрелять только семь раз за день, но у султана были и другие огнестрельные орудия, которые могли заполнить эти паузы. Каменные ядра безжалостно били в стены, раскалывая кирпичи и временами обрушивая целые секции. К концу первого дня большая часть внешней стены превратилась в обломки, и султан приказал наступать. Константин сам бросился в брешь, каким-то образом отражая атаки, следующие одна за другой, а когда настала ночь, Джустиниани изобрел способ, как восстановить стены. Вбив в каменные обломки деревянные столбы, чтобы они образовали внешний каркас, он свалил в кучу сломанные кирпичи и камень, создав некое подобие временной стены. На следующий день, когда стрельба возобновилась, оказалось, что куча обломков, подвижных друг относительно друга, амортизирует удары и воспринимает попадания каменных ядер лучше, чем сплошная стена, оставаясь в относительной целости. Воспрянув духом, защитники принялись за работу. Днем они делали все возможное, чтобы избегать каменных ядер, сеющих смерть вокруг себя; ночью, когда пушки наконец умолкали, они поспешно устраняли нанесенный ущерб.

После сорока восьми дней непрерывного обстрела уязвимого участка, где стены спускались в долину речки Ликос, султан предпринял вторую попытку взять город штурмом. И она также оказалась безуспешной. Император снова героически возглавил оборону, и недовольный султан выплеснул свой гнев, посадив на кол всех византийских пленников так, чтобы их было видно со стен.

Изменив тактику, Мехмед решил атаковать имперскую гавань в месте, где прибрежные стены были более уязвимы. Он приказал своим кораблям протаранить великую цепь, но та с легкостью выдержала удар. Для османов это было унизительной неудачей, но вскоре они получили еще более сильную пощечину, когда три генуэзских корабля с чрезвычайно важным грузом продовольствия для осажденной столицы ухитрились пройти мимо османского флота и проскользнуть в гавань, несмотря на приказ Мехмеда пустить их ко дну любой ценой..

Такое открытое презрение к его власти и силе, как обычно, повергло султана в гнев. Он потерял лицо и подарил своим врагам надежду; их радостные крики, раздавшиеся при появлении генуэзцев, можно было ясно расслышать даже в турецком лагере. Очевидно, этому следовало положить конец, и Мехмед приготовил впечатляющий ответ.

Вход в имперскую гавань охраняла длинная цепь, протянувшаяся от Константинополя до башни в генуэзской колонии на противоположном берегу. Неоднократные попытки преодолеть ее закончились неудачей, но для человека с бесконечными ресурсами султана оставались и другие способы. Продемонстрировав ошеломляющие способности турок к планированию и организации, Мехмед перетащил по суше в обход генуэзской колонии на смазанных жиром бревнах семьдесят кораблей и постепенно перебросил свой флот в имперскую гавань.