Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

видели, как того, связав, кинули в полицейскую карету. Поодаль стояла кучка зевак. Вот и все. Они совсем забыли, что улица жила своей жизнью, и ее обитателям было все равно, чем там парижане занимались внутри своих нор.

Вернувшись обратно, Талейран приказал лакею зажечь свечу. Одну-единственную.

– Кофе, генерал? – вопросительно посмотрел на Бонапарта.

– Нет, благодарю…

После случившегося не было желания ни пить кофе, ни продолжать беседу. Хотелось одного – как можно быстрее раствориться в полночной темени. Обменявшись любезностями, они быстро расстались…

– Все сделали, как вы приказали, мсье. Пьяный дебош, толпа, полицейская повозка…

– Напротив дома господина Талейрана, не ошиблись?

– Как можно, мсье?! Я хорошо знаю эту улицу. Там, на пересечении с бульваром, мой кузен держит булочную…

– А экипаж? Вы уверены, что у подъезда стоял экипаж генерала Бонапарта?

– Не сомневайтесь, мсье. Мы с его кучером давние приятели. И хотя в последнее время Гастон воротит нос, я его узнал. Руку на отсечение, это был он.

– Побереги руку, она тебе еще пригодится. Да, скажешь тому, кто тебе платит, пусть добавит столько же – наверняка пришлось переплатить тем, кто «при исполнении»…

– Да уж, пришлось. Мало того, скажу…

– Хватит, утомил. Благодарю за службу, ступай…

Через секунду Фуше был один. На его восковом, как свеча, лице совсем непривычно смотрелось некое подобие улыбки. Он блаженствовал. Так чувствует себя голодный паук, когда невидимая нить начинает оживать. Где-то далеко, знает он, трепыхается оказавшаяся в плену жертва.

В такие мгновения Фуше впадал в какое-то полусонное, неземное состояние. И даже мог позволить себе сигару…

* * *

Пять утра для него слишком рано. С трудом уснуть далеко за полночь и соскочить в пять – все равно что не спать вовсе. А кто сказал, что он спал?..

Бросив в лицо пригоршню воды, громко крякнул, растер обмякшую за ночь кожу и, взяв поданное услужливой рукой лакея полотенце, уткнулся в мягкую ткань. Потом потянулся за гребнем и… рассмеялся. Он совсем забыл, что от длинных, упругих волос сейчас осталась… одна голова. Не так уж плох этот мамелюкский обычай. Египет, Египет… Сначала голову стали брить солдаты; потом приноровились и некоторые офицеры. И вот, пожалуйста, в зеркале – остриженный генерал! Что там бормотал Баррас насчет зеркала? Ах, да: чем чаще, мол, смотришься в зеркало, тем больше хочется плюнуть в свое отражение… Пусть плюет, давно пора. Если ненавидишь собственное отражение, то как к тебе должны относиться другие?..

Бонапарт внимательно всмотрелся в себя. Если б не стриженая голова, выглядел бы лет на десять моложе: тот же упрямый взгляд, сжатые губы, нос… Нос? Да, именно нос стал «более орлиным», как сказал тогда в Египте Жюно. Кто знал, что тот арабский скакун взбрыкнет и, сбросив всадника, распластает его прямо среди камней? И еще – морщинки. Лет пять назад их не было. Это – «следы»; они – как придорожные рытвины, шрамы на теле: чем больше пройдешь, тем больше становится. Что ж, пока рано осквернять собственное отражение в зеркале, не так ли, генерал? Пусть это делают Баррасы и ему подобные. Настало время перемен! Кому-то – плевать в собственное отражение; кому-то, позабыв о зеркале, мчаться на Вершину…

– Жорж, мундир! – громко крикнул Бонапарт и быстро отошел от зеркала…

Ближе к шести утра 18 брюмера VIII года (9 ноября 1799 года) на улице Шантрен началось какое-то движение. На дворе висела неприветливая осенняя хмарь. К дому генерала Бонапарта стали съезжаться офицеры: кто на колясках, кто – верхом. Были и приходившие пешком. У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, что эти вояки и не думали ложиться спать, а если и спали – то прямо в мундирах, с пристегнутыми саблями. Постепенно их становилось все больше и больше. И вот военные уже не вмещаются в доме; разноцветная масса постепенно разливается среди деревьев сада. Чуть позже прибыли известные генералы – Моро, Макдональд, Лефевр, Бернадот…

Туда-сюда снуют гонцы. Они-то и сообщили, что все идет как надо: к семи часам были созваны обе палаты (пригласили всех, за исключением активных смутьянов, которые могли все испортить). Вскоре стало известно, что Люсьен Бонапарт уже провел голосование за утверждение его брата командующим Парижским гарнизоном. Подобное голосование состоялось и в Палате старейшин, где председательствует опытный Лемерсье. Пламенная речь депутата Ренье о якобинском заговоре решила исход дела.

Офицеры настроены воинственно. Итальянская кампания сблизила их, заставив искренне полюбить Бонапарта. Когда пакет с сообщением о назначении последнего командующим гарнизоном оказался в руках заговорщиков, кавалькада военных устремляется в парк Тюильри. Там, во дворце, заседает Совет старейшин. В пути, на бульваре Мадлен, к ним присоединяется драгунский полк. Войска на стороне Бонапарта.

Вот и Совет старейшин. Сейчас главное – убедить «стариков» поддержать действия вновь назначенного командующего. Именно поэтому Бонапарт смело взбирается на трибуну.

– Республика в опасности! – взывает он к депутатам. – Ваш выбор законен, именно это спасет страну… Наша цель – Республика, основанная на свободе и равенстве. И мы ее создадим!.. Я спасу ее!..

В общем-то, ничего нового – все как всегда: Республика, Свобода, Равенство… Правда, ни слова о Братстве. «Старики», конечно, все понимают. И Бонапарт это знает. Но что эти словоблудные адвокаты и выжившие из ума философы могут сделать? Разве что проголосовать, если на них как следует поднажать… Сообщение от Люсьена: заседание Совета пятисот переносится на завтра. Пусть будет завтра, там посмотрим…

Сидя на белоснежном скакуне, Бонапарт проводит в саду Тюильри смотр войск, призывая военных от лица командующего Парижским гарнизоном спасти Республику. Еще издали он замечает гвардию Директории. Неужели посмеют устроить бойню прямо здесь и сейчас, когда все так хорошо началось? Но нет, он ошибся. У гвардейцев нет никаких дурных намерений. Их командир докладывает: гвардия – с командующим гарнизоном…

– А как же Сийес? – интересуется Бонапарт. – Вы же прибыли сюда по его приказу, не так ли?

– Никак нет, генерал, – бойко отвечает гвардеец. – То выбор преданных вам солдат…

Этот малый далеко пойдет, усмехнулся про себя Бонапарт. Преданных людей следует знать в лицо…

* * *

Сийес, как оказалось, обманул сам себя. Уверовав, что его ум подобен счетной машинке, способной просчитать любой нежелательный ход врага, чиновник-кукловод не сомневался в собственной победе. Сийеса занимало другое – разобраться с этой самой победой. Бонапарт – лишь средство достижения цели, но никак не преданный навеки союзник. Поэтому рассматривать его в дальнейших планах не имело смысла. Другое дело – Баррас и Гойе. Эти слишком коварны, чтоб сдаться просто так. Даже сейчас относятся к нему с недоверием: