Джон Р. Р. Толкин. Биография - Хамфри Карпентер

Хоббиты обязаны своим происхождением не только личным воспоминаниям. В одном интервью Толкин сказал: «Хоббиты — это просто английские крестьяне. Они изображены малорослыми, потому что это отражает свойственную им, по большей части, скудость воображения — но отнюдь не недостаток мужества и внутренней силы». Иначе говоря, хоббиты представляют сочетание скудости воображения с немалой отвагой, которая (как Толкин убедился в окопах Первой мировой) зачастую помогает выжить вопреки всему. «Меня всегда впечатляло то, — сказал он однажды, — что все мы живы и существуем благодаря неукротимой отваге, проявляемой самыми что ни на есть маленькими людьми в, казалось бы, безнадежных обстоятельствах».

В определенном смысле неправильно было бы говорить о хоббитах как о «недостающем звене», которого не хватало для того, чтобы две стороны творчества Толкина на протяжении двадцатых–тридцатых годов могли наконец встретиться и слиться воедино; по крайней мере, с хронологической точки зрения это неправильно, потому что Толкин, по всей вероятности, принялся писать «Хоббита» примерно в середине этого периода. Точнее было бы сказать, что лишь после того, как эта книга была закончена и издана — а еще точнее, лишь после того, как Толкин взялся за продолжение, — он осознал все значение хоббитов и понял, что им предстоит сыграть ключевую роль в его мифологии. «Хоббит» сам по себе задумывался всего лишь как еще одна забавная сказочка. Более того, он едва не разделил участь многих иных и не остался неоконченным.

Почему Толкин начал писать «Хоббита» — довольно очевидно, но когда именно он начал его писать — сказать невозможно. В рукописи никаких указаний на дату не имеется, а сам Толкин так и не вспомнил, когда же он приступил к книге. Один раз он сказал: «Я не уверен, но думаю, что «Нежданная вечеринка» (первая глава) была набросана раньше 1935 года, но совершенно точно после 1930 года, когда я переехал в дом 20 по Нортмур–Роуд». В другом месте он писал: «На пустом листе я нацарапал: «В земле была нора, а в норе жил да был хоббит». Почему — я не знал и до сих пор не знаю. В течение долгого времени я с этим ничего не делал и за несколько лет не пошел дальше того, что начертил карту Трора. А в начале тридцатых годов это превратилось в «Хоббита». Это воспоминание о том, что между идеей как таковой и сочинением самой сказки имелся разрыв, подкрепляется заметкой, которую Толкин нацарапал на уцелевшей странице первоначального варианта главы I: «Единственная страница небрежного чернового варианта «Хоббита», который так и не пошел дальше первой главы». В 1937 году, вскоре после выхода книги, Кристофер Толкин вспоминал (в письме к Деду Морозу): «Папа написал ее сто лет тому назад и читал ее нам с Джоном и Майклом во время наших зимних «чтений», по вечерам после чая. Но последние главы были лишь в набросках и даже не напечатаны на машинке. Закончил он ее около года тому назад». А в письме своим издателям в том же году Толкин говорит: «Мой старший мальчик прослушал этот сериал в тринадцать лет. Младшим было неинтересно; они дорастали до него по очереди».

Все эти утверждения приводят к выводу, что книга была начата в 1930–м или 1931 году (когда Джону, старшему, исполнилось тринадцать); к концу 1932 года, когда ее показали Льюису, уже совершенно точно существовал готовый машинописный текст (в котором не хватало только последних глав). Однако Джон и Майкл Толкины считают, что это не все: они отчетливо помнят, что какие–то куски этой истории они слышали еще в кабинете дома 22 по Нортмур–Роуд, то есть до 1930 года. Они не уверены, что отец читал им именно написанный текст, — это вполне могли быть какие–то импровизированные истории, которые потом вошли в «Хоббита».

Судя по рукописи «Хоббита», основная часть сказки была написана за сравнительно короткий промежуток времени: чернила, бумага и почерк везде одни и те же, страницы последовательно пронумерованы, и деления на главы почти не наблюдается. К тому же, похоже, Толкин писал бегло, почти не колеблясь, потому что в тексте очень мало зачеркиваний и исправлений. Дракона первоначально звали Прифтан, Гэндальфом звали главного гнома, волшебник же носил имя Бладортин. Имя дракона вскоре было изменено на Смауг, от германского глагола «smugan», означающего «протискиваться в нору»; Толкин назвал это «дешевой филологической шуточкой». Однако имя Бладортин в течение некоторого времени сохранялось, и повествование продвинулось уже достаточно далеко, прежде чем главного гнома стали звать «Торином Дубощитом», а имя Гэндальф (взятое, как и все гномьи имена, из «Старшей Эдды») перешло к волшебнику. Оно ему очень подходило, поскольку по–исландски это слово означает «эльф с волшебным посохом»; отсюда — «волшебник».

Итак, история была начата просто так, для забавы. И конечно, поначалу Толкин не собирался каким бы то ни было образом объединять уютный буржуазный мирок Бильбо Бэггинса с грандиозным мифологическим ландшафтом «Сильмариллиона». Однако постепенно в сказку начинают просачиваться фрагменты его мифологии. Уже само по себе появление гномов предполагает связь, поскольку гномы, «dwarves» [Именно «dwarves», а не «dwarfs», как того требует современное написание данного слова], — уже присутствовали в более ранних работах; а когда в первой главе «Хоббита» волшебник упоминает «Некроманта», возникает отсылка к легенде о Берене и Лутиэн. Вскоре сделалось очевидно, что Бильбо Бэггинс и его спутники путешествуют по краешку того самого Средиземья, ранняя история которого описана в «Сильмариллионе». По словам Толкина, это был «мир, в который случайно забрел мистер Бэггинс». А поскольку события этой новой истории явно имели место много позднее событий «Сильмариллиона», а в более ранних хрониках излагалась история Первой и Второй эпох Средиземья, то, по всей видимости, «Хоббит» относился к Третьей эпохе.

«Такие истории… прорастают подобно семечку в темноте из лиственного перегноя, накопившегося в уме», — говорил Толкин. Мы еще можем различить очертания кое–каких отдельных листьев: поход в Альпы в 1911 году, злые гоблины из книг о Керди Джорджа Макдональда, эпизод из «Беовульфа», в котором у спящего дракона похищают чашу. Но суть толкиновской метафоры состоит не в этом. Много ли можно узнать, копаясь в компостной куче, в поисках остатков растений, которые были в нее свалены? Куда интереснее посмотреть, какой эффект компост произвел на новые растения, которые им удобрили! А в «Хоббите» на этом «перегное» взошла пышная поросль, с которой могут сравниться лишь немногие детские книги.

Потому что «Хоббит» — именно детская книга. Несмотря на то что сказка оказалась втянута в его мифологию, Толкин не допустил, чтобы она сделалась чересчур серьезной или даже просто слишком взрослой по тону. Он твердо придерживался своего первоначального намерения: позабавить своих и, возможно, чьих–нибудь еще детей. На самом деле в первоначальном варианте он делал это иногда чересчур сознательно и нарочито. Там много отступлений, обращенных к юным читателям, замечаний вроде «Ну, теперь вы знаете достаточно, чтобы читать дальше» или «Как мы увидим под конец». Позднее он убрал большую часть из них, но некоторые остались и в опубликованном тексте — к вящему сожалению автора, потому что со временем Толкин невзлюбил подобные обращения и даже полагал, что намеренно подстраиваться к детскому уровню в сказке недопустимо. «Не говорите мне о детях! — писал он однажды. — Меня не интересует «ребенок» как таковой, современный или какой–то еще, и, уж конечно, я не собираюсь идти ему навстречу — ни полдороги, ни даже четверть дороги. И вообще это ошибочный подход. Это либо бесполезно (если ребенок глуп), либо вредно (если он одарен)». Но в то время, когда Толкин писал «Хоббита», он все еще разделял то, что позднее сам называл «современными заблуждениями насчет «волшебных сказок» и детей» — заблуждениями, от которых он вскоре сознательно отрекся.