Золотая медаль - Донченко Олесь Васильевич

«Юля, я должна сказать тебе что-то важное. Софа».

Софа?

Кровь так и ударила в лицо. Зачем же волноваться? Наверно, что-то по комсомольской линии. Безусловно, так. Юля даже знает, о чем пойдет речь. Ну, конечно же — о физкультурном соревновании с девятым классом.

На перемене Базилевская подошла к Юле.

— Пошли в физкультурный зал. Там сейчас нет никого.

Почему же о соревновании надо говорить без свидетелей?

И Жукова догадалась, что речь будет о другом. О другом… Но о чем же?

— Вот здесь никто не услышит, — сказала Софа, приоткрывая массивные тяжелые двери.

— Может, ты хочешь побить меня? — попробовала шутить Юля. — Чтобы свидетелей не было.

— Ты угадала, тебя надо бить и бить! Садись.

Они сели на мягком матрасе под трапецией.

— Теперь слушай! — Софа энергично провела ладонью по всем своим многочисленным значкам. — Слушай и немедленно прими к сведению. Во-первых, — тогда в бассейне я сама не отпускала Виктора, пока не научилась как следует плавать новым стилем. Во-вторых, — я попросила его угостить меня нарзаном, и мы пошли в буфет. А оттуда Виктор стремглав побежал в гардеробную, ждал тебя, но ты уже ушла. В-третьих, — он меня не провожал ни в тот вечер, ни вообще никогда никуда не провожал, я везде знаю дорогу сама! И у нас с ним нет ни любви, ни дружбы, так как он любит тебя и ужасно страдает через твою глупую, бессмысленную, безосновательную, упрямую ревность! Все! — Софа встала. — Он вчера рассказал мне обо всем. И извини, что я невольно стала причиной ваших переживаний. Извини, Юля!

Она подала Юле руку.

— А теперь немедленно иди к нему! Слышишь, Юлька?

А Юля делала невероятные усилия, чтобы не заплакать. Но таки не выдержала, припала к Софьиным значкам и всхлипнула. Это были слезы, от которых становится легко и ясно на душе, которые смывают весь душевный ил, радостно после них дышать и жить.

Вторая четверть закончилась совсем незаметно, и двадцать девятого декабря учеников отпустили на новогодние каникулы.

Юля Жукова видела, как Нина вышла со школы сама, без подруг. Стало жалко ее, Юля едва сдержалась, чтобы не догнать Нину. «Нет, пусть лучшее идет сама… Она уже начала ощущать, как относится к ней класс!..»

Жукову бесило, что только Виктор, казалось, не принимал близко к сердцу странного поведения Коробейник. Он небрежно махал рукой:

— Ну что там — Нина!

— Серьезно говорю тебе, — хмурила брови Юля. — У Нины давно уже пророс какой-то рудимент. Не знаю, в сердце ли, в мозговых ли извилинах.

— Юленька, я же не хирург!

— Ты всего лишь секретарь комсомольского бюро класса, и от «операции» комитет тебя не освободит.

— Коробейник — хорошая вожатая, рудимент у нее законный, и никакая операция здесь не нужна. Ученица болезненно реагирует, что ее опережает в учебе другая. Здоровое чувство!

— Виктор, ты же сам знаешь, что сейчас говоришь ерунду. Мы все радуемся успехам Марийки, а Нина действительно, как ты говоришь, лишь болезненно видит в ней соперницу.

— Ну, что же, индивидуальная черта характера. Бывает. Пусть это остается на ее собственной совести. А вообще Нина — хорошая девушка, комсомолка, товарищ!

Юля аж покраснела от негодования.

— Что же она за товарищ, если успехи подруги доставляют ей боль? А злобная зависть — тоже товарищеское чувство? И не забывай, что с этой «индивидуальной чертой характера» она будет жить и будет работать в нашем обществе.

— Не кипятись, Юлия, так как Нина — одна из трех граций, как окрестил ее Мечик, — твоя подруга. Правду тебе скажу — я тоже завидую Марийке. Завидую и радуюсь за нее. Но в Коробейник зависть… как тебе сказать? Совсем другая, как плохая отрыжка!

— Почему же мы спорим?

— А потому, что напрасно ты припутала сюда общество.

— Как ты ошибаешься, Виктор! — вскрикнула Юля. — Как ошибаешься!

…На третий день нового года в городском Дворце пионеров для учеников десятых классов был организован вечер-маскарад. Юля Жукова танцевала с Виктором вальс. Хорошая музыка, огни, расцвеченная елка, присутствие Виктора, ощущение своей молодости — все волновало, возбуждало, все было словно окутано голубой кисеей.

Юля не очень любила танцевать, но сегодня ее пленило сладкое чувство полета, у нее тихо кружилась голова, и казалось, что и елка, и лица, и маски — все проплывает мимо, все исполняет плавный танец. Ее рука лежала на плече Виктора; Юля ощущала дыхание своего друга, он что-то говорил ей, но что — не слышать было за веселым гамом, за звуками музыки.

В перерыве между танцами они вышли из круга и сели под стенкой около двух колонн. Оба тяжело дышали. Юля была одета украинкой, в вышитой блузке, в плахте и корсетке, в красных сапожках. На голове красовался венок. Виктор был в национальной грузинской одежде, которая очень ему шла.

— Устал? — спросила Юля. — Правда, жарко танцевать в папахе. Сними!

Виктор послушно снял папаху, вытер платочком лоб.

— А ты такой, как и был? — неожиданно спросила Юля. — Ничего не скрываешь от меня? Ничего не изменилось? Мне кажется, что ты украдкой злишься на меня. Ну да, за мою бессмысленную ревность… Это же все в прошлом, Витюсь. Слово даю, что подобное никогда не повторится…

Виктор изумленно глянул на нее.

— Ну, что ты, Юля? Ты хочешь сказать, что я держу камень за пазухой? Как тебе не стыдно!

Мимо них быстрым живым потоком проходили участники маскарада. Виднелись маски, блестящие одежды, костюмы. Тяжело ступая, прошел Собакевич, смешили всех коротконогие Добчинский и Бобчинский, потирал руки Хлестаков. Ходили вдвоем, как большие друзья, Пушкин и Гоголь, а сзади них, согнувшись, подпрыгивал гоголевский рождественский черт, перебрасывая с руки на руку украденный месяц и дуя себе на пальцы.

— А все-таки, Витюсь, как жалко расставаться со школой! Знаю, что в университете тоже будут и друзья, и подруги, и радость работы над книгой, и любимые преподаватели. Но школы… школы своей никогда не забыть! Помнишь, как мы когда-то желали друг другу:

— Но, к сожалению, это не всегда помогало! — засмеялся Виктор.

— Я, знаешь, до сих пор помню смешной случай, когда отвечала урок и сказала, что русские полки вели в бой не боярин Скопин Шуйский, а Скорпион Шуйский! Да, школа! Хорошее время! Мне кажется, что школа это — родительский дом, это — уютный берег, а вот сдашь последний экзамен, закроешь в последний раз школьные двери и сразу же — в волны, в разбуженное море! Впервые выходишь в самостоятельное плавание.

Вдруг она дернула Виктора за руку:

— Ты глянь!

И Виктор увидел высокую худую фигуру девушки в черном бархатном платье, разукрашенном серебряными звездами, которое, определенно, означало ночь.

— Это же Лида Шепель! — узнав он.

Девушка словно почувствовала его голос и обернулась, но на лице ее лежала узкая черная маска, надо лбом блестел золотой серп месяца.

— Она! Шепель! — повторил Виктор. — Меня маской не обманешь! А кто же с нею?

Возле девушки увивался средневековый рыцарь в серебряных латах, с блестящим мечом. Он то и дело приникал к Лидии и что-то нашептывал ей.

— Витя, неужели не узнаешь? — чуть не воскликнула Юля. — Мечик! Мечик Гайдай!

— Да неужели? — вскрикнул Виктор. — Ну, да. Он и есть! Что же это означает? Старается влюбить в себя Шепель, что ли? Смешно и… подло! А впрочем, еще ничего не известно. Почему именно — влюбить? Бахвалился по-глупому. Болтун!

— Меня интересует другой факт, — сказала Юля, — То, что Шепель пришла на маскарад.

— Что, безусловно, не будет кормить под старость, — закончил в тон Виктор. Юля засмеялась: