Истории, связанные одной жизнью - Юрий Штеренберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И такая необходимость появилась в 1969 году. Мой сын, Миша, после окончания одной из лучших в Ленинграде математической школы, решил поступать в Политехнический институт. Других интересов у него тогда еще не было, но вера в себя, и не без основания, была всегда, и он решил поступать на самый престижный факультет — физико-технический. Дальше можно не объяснять, чем это закончилось, но, тем не менее, мы все были очень расстроены. И я от безвыходности решил обратиться к Зубову, но не потому, что забыл о его “помощи” десятилетней давности. Зубов к этому времени возглавил вновь открывшийся в Петербургском университете факультет прикладной математики. Я не успел закончить фразу, как Владимир Иванович заявил примерно следующее: “Даже если бы мне разрешили взять только одного человека, то этот человек был бы твой сын, Юрий Овсеевич”. И, действительно, он сразу же подключил к этому делу своего заместителя, тот пригласил Мишу на собеседование. Миша им понравился и, вроде, оставались только формальные процедуры. Но они тянулись и тянулись и, наконец, Зубов позвонил мне и сказал “Я узнал, Юрий Овсеевич, что в университете — он назвал одну приволжскую республику — в этом году большой недобор.”
На второй или третий день после защиты я, по сложившейся традиции, организовал в ресторане банкет, на который пригласил друзей, сотрудников, которые мне помогали, официальных оппонентов, и высшее руководство института. Но не было ни одной женщины, в том числе и моей жены, Нонны. Это была моя ошибка, и я до сих пор не могу себе ее простить. А принял я такое дурацкое решение потому, что незадолго до этого был на таком же банкете, устроенном Ингстером, и там тоже отсутствовала его жена, и проходил он в чисто мужской компании. Но, может быть, он стеснялся представить свою жену. Я же совершенно не стеснялся и даже наоборот, но поступил глупо.
Расскажу только один эпизод, интересный с точки зрения моей истории, да и не только моей. Рядом со мной за банкетным столом сидел директор института Николай Авксентьевич Чарин. И вот после немалого количества тостов, уже в достаточно теплом состоянии, он мне говорит примерно следующее: “Я знаю, что ты на меня обижаешься. В связи с этим я хочу показать тебе одну бумажку”. Он лезет в бумажник и достает выписку из решения бюро Смольнинского райкома партии, в которой было сказано, что Чарину Н. А. объявляется выговор за засорение кадров в руководимом им институте.
Какая может быть радость, а тем более радость двойная, если она не отпразднована в кругу родных? Конечно, мы едем в Ростов. И так же как десять лет назад, когда я приехал инженером, был устроен “пир на весь мир”. Слава Богу, все наши ростовские родные были живы, более того, появились новые — Ноннины родители, и все они собрались у моей мамы за столом, и все искренне радовались нашим успехам, нашей, если так можно выразиться, победе. Прежде всего, конечно, радовалась и гордилась моя мама. И опять же те, кто имели прямое отношение к этому событию — дядя Гриша и тетя Маня. Я ходил все дни пребывания в Ростове как именинник, еле сдерживал желание поделиться своей радостью со всеми знакомыми ростовчанами, с которыми мне пришлось встречаться.
Мы решили, что в Ленинград я пока поеду один. Нонна должна не торопясь собрать и упаковать вещи, благо, что у нас их было еще не очень много, сдать квартиру заводу и ждать моего вызова, когда можно будет въезжать в нашу квартиру. Коль скоро квартиру в Ленинграде нам давали с Мишей без учета Нонны, то она, казалось, могла бы формально продолжать занимать ростовскую, что впоследствии могло помочь нам расширить свое жилье. Но для этого надо было быть более деловыми людьми. Нонна переселилась на Социалистическую улицу, к родителям, и новый первый класс для Миши был выбран в том же районе.
В начале 1960 заказ, который мы выполняли на территории завода “Северный Пресс”, был закрыт, и я получил возможность вернуться в свой отдел. Григорий Львович Рабкин предложил мне работать в его лаборатории. Я должен был возглавить группу моделирования с реальной аппаратурой, то есть такого моделирования, когда в его контур включаются действующие образцы разрабатываемой аппаратуры. Кроме того, на эту группу возлагались функции разработки методов и приборов для экспериментального исследования реальной аппаратуры.
Передо мной стояла альтернатива: или продолжать работать в сугубо теоретическом направлении, или принять предложение Рабкина. И я, с учетом опыта моего первого этапа работы в институте и некоторой склонности к изобретательской деятельности, принял предложение Григория Львовича. Правильно я поступил тогда или нет, я не знаю до сих пор.
Группу я начал формировать из толковых ребят, шли они ко мне охотно, и через достаточно короткое время у меня собралось больше пятнадцати человек — большая группа. Но я немного забежал вперед, а пока, зимой и весной 60-го, все мои мысли были сосредоточены на завершении двух главных дел — утверждении ученой степени и получении ордера на квартиру. Петя Фомин, защитивший диссертацию в один день со мной, получил диплом кандидата наук примерно через месяц после защиты. Его диссертация не была затребована в Высшую Аттестационную Комиссию (ВАК), а мою, как представителя определенной национальности, затребовали. Более того, после того, как диссертация вернулась в наш спецотдел, я выяснил, что она посылалась ВАК не в один, а в два адреса на рецензию “черным” (засекреченным) оппонентам.
Настроение было тревожное, мысленно я прокручивал свою диссертацию, и иногда мне казалось, что это очень сильная работа, безусловно заслуживающая докторскую степень, а иногда — очень слабая и, если мне ее задробят, то это будет по заслугам. Так прошло четыре месяца, и вот мне сообщают, что мой диплом передан в министерство и за ним надо приехать. Это поручается первому же сотруднику, командированному в Москву и, наконец, диплом кандидата технических наук в моих руках!
Ситуация с получением вроде уже выделенной мне квартиры тоже оказалась непростой. На каждую вновь построенную квартиру в советское время всегда находились десятки жаждущих, причем фактическая безнадежность стимулировала любые действия, вплоть до кляуз и доносов. Пик этой деятельности достигал своего максимума обычно после вывешивания списка счастливцев. История свидетельствовала, что иногда такие бесчестные действия приносили успех, а, поэтому принято было считать, что ты получил квартиру только тогда, когда у тебя на руках уже есть ордер, а еще лучше, когда к тому же ты и твои вещи находитесь за запертыми дверями твоей квартиры. На мою однокомнатную тоже были активные желающие. Всех я не знал, но один себя выявил. Это был Георгий Никаноро-вич Самохвалов, старший научный сотрудник и активный партийный деятель, через два-три года возглавивший успешную травлю нашего директора и занявший его место. Так вот, Самохвалов в своем доносе сообщал, что у меня в Ростове имеется шикарная квартира, которую я, по его сведениям, уже поменял на квартиру в Ленинграде. К этому моменту ростовская квартира Нонной была уже сдана и соответствующая справка передана в жилищный отдел института. Мне сказали, что я могу не беспокоиться — все будет в порядке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});