Тоннель - Вагнер Яна

Шеф стоял в ярко освещенном проеме, маленький и желтый, как инопланетянин.

— Зарядить не забудь, вояка. И в камеру посмотри, чтоб там не было никого, — сказал он и задраил дверь изнутри, и Валера остался в тамбуре один.

Серое окошечко камеры показывало безлюдный проход, бетонную стену напротив и знакомый полированный борт Майбаха, но теперь выходить было страшно. Словно там, снаружи, что-то уже началось — пускай пока и невидимое, и караулило у самого выхода: радиация, ядовитый какой-нибудь газ или даже вода. За последний час тоннель мог запросто наполниться водой по самые своды, а зернистый черно-белый экранчик не позволил бы этого разглядеть. Может, как раз поэтому там и не было никаких людей, подумал Валера, — их вообще уже не было, и давно. И с тоской оглянулся на шеренгу скафандров со стеклянными головами. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 17:03

В кузове рефрижератора температура была плюсовая, градусов двенадцать, но после внешней жары Мите показалось, что они забрались в морозильник. Было темно, холодно, и шел пар изо рта, рядами стояли многоярусные консервные башни, затянутые пленкой. Изнутри контейнер выглядел больше, чем снаружи, где-то впереди раздавались гулкие патриотовы шаги, и нельзя было избавиться от ощущения, что это вообще не грузовик, а какой-то, к примеру, ночной склад и вот-вот сработает сигнализация или явится сторож.

Однако рыжий водитель ИВЕКО подбирал в эту минуту с асфальта свои разломанные на куски таможенные пломбы и рассовывал по карманам, а других сторожей у обреченного рефрижератора не нашлось. Даже напротив — сгущалось вокруг него почти осязаемое нетерпение, и людей собралось как минимум несколько сотен.

— Алё, ну чего там! — крикнул кто-то.

Толпа напряженно загудела.

— Как их снимать-то, — нервно сказал Кабриолет, оглядывая высоченную палету с маринованными огурцами. Банки были трехлитровые и стояли в восемь этажей, почти до потолка. — Это ж погрузчик нужен.

Выглядел он так себе и на ногах держался нетвердо.

— По одной, может? — предложил Митя и сам тут же понял, что говорит ерунду. Монструозная палета была неделима, как египетская пирамида, и выдернуть что-нибудь из середины означало обрушить ее всю, причем себе же на голову. Почему-то проблема выглядела неразрешимой, хотя огурцы были вот они — сочные, прохладные, в запотевшем стекле. Что ж мы так надрались-то, идиоты.

— Ща, погоди с огурцами, — отозвался Патриот, выныривая из тьмы и дыша перегоревшим «Абсолютом». — Я там компоты нашел какие-то, они в коробках.

— Мужики, вы там жрете, что ли? — спросили сзади. В светлом проеме появилась чья-то лохматая голова, за ней другая. — Чего так долго?

— Сейчас начнем, подождите, — сказал Митя. — Тут замотано все, неудобно выгружать.

— Так мы поможем, — сказал второй голос, и с этими словами говоривший подтянулся на руках и полез в кузов.

— Эй, куда! — гаркнул Патриот. — И так места нету, чего жопами толкаться, внизу стойте!

Однако его аргумент незваного гостя почему-то не впечатлил, и спустя мгновение тот оказался внутри и затопал по проходу между палетами, а следом карабкался уже его товарищ, здраво рассудивший, что куда поместились четверо — влезут и пятеро.

Конечно, на дальнейший ход выгрузки это вряд ли особенно бы повлияло, а может, и правда ускорило бы дело, если б только прибывшая на подмогу парочка действительно имела целью помочь. А может, так оно поначалу и было, и смутила этих двоих именно гора ничейной еды — немыслимое, невообразимое изобилие, которое просто лишило их воли. И потому лохматый прямиком бросился к холодной огуречной башне и, к Митиному ужасу, принялся терзать целлофан, выковыривая из нее банку, как кирпич из каменной кладки. А второй поступил еще более опрометчиво: выдернул из соседней палеты коробку яблочного пюре и выбежал с ней на свет, словно на сцену, а затем поднял над головой, как чемпионский пояс, и крикнул:

— Лёля! Смотри!

Радостный, гордый этот выкрик сработал как стартовый пистолет, и к распахнутому грузовику с разных сторон ринулось сразу человек пятнадцать из тех, что стояли рядом. Увидев это, дальние ряды заволновались и принялись толкаться вперед. Обладатель яблочного пюре спрыгнул на асфальт и пробирался к невидимой Лёле, по-прежнему держа коробку над головой, словно вброд переходил реку, а в кузове рефрижератора стало уже по-настоящему тесно, и теснота была опасная, сердитая, потому что было там темно и не развернуться. И когда первая десятка понесла свои трофейные компоты к выходу, ей навстречу в кузов уже забиралась следующая, и разойтись оказалось невозможно. Палеты качались и скрипели, бессильно причитал рыжий водитель, какая-то женщина кричала издалека «Несоленое! Несоленое бери, Ваня, слышишь?», а другая просто вдруг завизжала — пронзительно, длинно, на одной невыносимой ноте — бог знает почему, и после этого начался уже полный бардак. Не успев даже толком начаться, цивилизованная конфискация продуктов как-то стремительно и бесповоротно провалилась, и несчастный польский холодильник был теперь похож скорее на поезд, который грабят басмачи.

— Упадет сейчас! — крикнул Кабриолет и дернул Митю за рукав. Лицо его блестело в темноте.

По какой-то причине оба они всё еще подпирали восьмиэтажную огуречную башню, из которой частично выдрана была уже сердцевина, и даже сквозь гвалт и возню слышалось, как скрипит стекло и трещит фанера, которой были переложены ярусы. Мимо, растопырив локти, к свету пробивался Патриот, с двумя коробками компота под мышками похожий на небритую самоварную бабу, и Кабриолет бросил огурцы и рванул следом. Митя лихорадочно огляделся и схватил что-то первое попавшееся, нетяжелое — нельзя же было с пустыми руками, просто глупо было с пустыми руками после всего, — и пристроился в хвост, потому что втроем дотолкаться к выходу было легче. За спиной у него тут же загремело и рухнуло, резко запахло уксусом и укропом.

Людей внизу собралось столько, что прыгать пришлось бы прямо в толпу, как на рок-концерте, и Митя заколебался — не хватало еще кого-нибудь покалечить, — но тут совсем рядом, шагах в двадцати, увидел жену и дочь, крикнул: «Саша! Я здесь, Саша!» — и все-таки прыгнул. Хотя, скорей, все же не прыгнул, а вывалился — неловко, боком, ударил кого-то плечом и локтем и больно ушиб колено. И сам едва не упал, потому что асфальт под ногами был мокрый и красный, скользкий, и целых десять шагов еще думал, что это кровь. Уверен был, что это кровь, пока не захрустели осколки и не покатились ягоды, но даже это было сейчас неважно, он смирился бы и с кровью. Ударил же он кого-то — и ударил бы снова, лишь бы добраться.

И вот тогда грохнул выстрел. Близкий, реальный, вовсе не похожий на слабое эхо, которое донеслось утром от решетки, и сразу стало тихо. Стрелявший не прятался; напротив, он забрался на капот пыльной легковушки и задрал к потолку руку с пистолетом — маленький, бледный, в черном костюме. Рядом стояла высокая чиновница из Майбаха, лицо у нее было грозовое.

— Посмотрите! — закричала она. — Вы только посмотрите на себя! Именно так! Выглядит! Анархия! Сильным придется драться, слабым не достанется ничего! Этого вы хотите?

Голос у нее был глубокий, гневный, и сама она сделалась будто еще больше, и сильно не хватало ей сейчас в руке меча. Или хотя бы серпа, вдруг подумал Митя, потому что эти двое — чугунная баба в пиджаке и коротышка с пистолетом над головой — страшно напоминали сейчас, конечно, скульптурную пару с ВДНХ, пускай даже с размерами у них было напутано.

— Вот этого вы хотите?! — повторила женщина-Мерседес и простерла руку к разоренному грузовику. — Или все-таки попробуем вести себя как цивилизованные люди?

Сходство усилилось. Как всегда после драки, толпа виновато безмолвствовала и прятала глаза. Господи, помоги, думал Митя. Засмеяться сейчас точно было нельзя.

Саша вдруг всхлипнула и закрыла лицо ладонью.

— Че...кииист, — простонала она, и плечи у нее задрожали. — Че-кист и... и... чиновница...