Второй шанс-IV (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

Выслушав эту эпопею, Семён Романович не выдержал, с извиняющей улыбкой выдавил из себя:

— Может, пора уже закругляться? А то у нас тут не все совершеннолетние.

Понятно, это с намёком на меня, я один тут только что 17-летие отметил. Мои музыканты из «кулька» уже совершеннолетние, всем по 18, не говоря уже об остальных участниках застолья.

Так-то, думаю, Гольдберг переживает насчёт завтра, чтобы мы не мучились с похмелья, а были огурцами, как-никак два концерта ещё играть. В общем-то, молодёжь особо на спиртное и не налегала, разве что Юрец уже три рюмки в себя залил. Но он, подозреваю, с трёх рюмок точно не упадёт.

На прощание Алибасов всем нам вручил свои визитные карточки. А я обмолвился, что с удовольствием сходил бы на концерт «Интеграла» в Пензе. Бари Каримович пообещал, что они постараются как-нибудь включить наш город в свой гастрольный тур.

У гостиницы, несмотря на позднее время, в ожидании нашего появления отирались с пяток девчонок.

— А-а-а, Максим! — раздался девичий визг на всю округу.

Пробираться мимо них пришлось в окружении своих музыкантов и Гольдберга, взявших меня в плотное кольцо охраны. Я ещё сегодня днём в момент заселения на всякий случай проверил, не проходит ли возле наших окон пожарная лестница. Лестница проходила у другого угла дома, так что в моё окно мог постучаться разве что Карлсон. Ну или Карлсониха.

Вновь, как и в Кузнецке, разгонять озабоченных барышень пришлось наряду милиции. Что удивительно, с утра девушки вновь начали подтягиваться к гостинице, и выход к автобусу, который доставил нас к цирку, в очередной раз пришлось обставлять как охрану первого лица государства. Потому что, если бы не мои ребята и Гольдберг с Казаковым — меня точно порвали бы на сувениры.

Ещё большая толпа ждала нас у ворот во внутренний двор цирка. Но сегодня их открыли сразу же при подъезде нашего «ПАЗика», так что штурма автобуса случиться не успело. Помахивая в окно ошалевшим от счастья девчонкам, я думал, что в любом городе страны, пожалуй, наберётся кучка моих фанатов, эдак не зазорно выступать уже и на столичных сценах. Лещенки и Кобзоны — ну-ка подвиньтесь, молодая смена пришла!

Первый воскресный концерт в 15 часов. Перед началом небольшой саунд-чек, и за полчаса до начала выступления, перед тем как начинают запускать перовых зрителей, мы скрываемся в гримёрке, где гоняем чаи и слушаем байки от нашего сессионного басиста. Тому есть что вспомнить, всё-таки на какой-никакой сцене уже второй десяток лет.

Я первую половину дня провёл плодотворно, накидывал в блокнот наброски новых историй о похождениях Платона Мечникова. Тут ведь что самое главное, когда пишешь книгу? Правильно, сюжет, это своего рода скелет будущего произведения. Ты хоть как классно выпиши образы и диалоги, но без хорошего, увлекательного сюжета книгу никто читать не станет. Естественно, когда у тебя и сюжет неплохой, и всё остальное прописано как надо — тогда и получается качественный продукт. Как минимум качественная графомания, не всё же нетленки Стругацких и Вайнеров читать.

У меня роман понемногу подходил к завершению. Две трети книги уже набраны на машинке. Вообще-то, цельная картина того, чем она должна закончиться, в моей голове уже сложилась. Оставалось добавить некоторые штрихи, чем я полдня в гостинице и занимался, благо что правая рука, в отличие от левой, была рабочей.

И это, кстати, позволило мне заодно немного расслабиться, а то на фоне всего этого ажиотажа я начал чувствовать себя не в своей тарелке. Хотя уже вроде бы и не первый день, как говорится, замужем, но почувствовать себя полноценной звездой что-то не совсем получается.

По характеру, как ни крути, мне всё же ближе тихая, кабинетная работа за пишущей машинкой, а такие вот всплески хороши изредка, для поддержания тонуса. Но в последнее время этих всплесков усилиями того же Гольдберга становится всё больше.

Адреналин бурлил в крови, когда я выходил на сцену. Или, как сейчас, на арену. Стою с примотанной к телу левой рукой, озираю заполненный до отказа почти одной молодёжью зал, а внутри меня клокочет эдакий вулканчик адреналина. И только в этот момент я с полной отчётливостью понимаю, что они все мои, что я имею над ними власть, и они готовы выполнить практически любой мой приказ. Некоторые даже и с крыши многоэтажки сиганут не раздумывая.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ох, не сотвори себе кумира: правильно Господь завещал Моисею. Такая сила в плохих руках превращается в страшное оружие. Вон как в своё время Адольфа Алоисовича боготворили, и чем дело закончилось!

Как и накануне, после заглавной песни пообщался с публикой, объяснил, где и при каких обстоятельствах травмировал руку.

За время концерта брал несколько таких пауз, давая возможность передохну́ть и музыкантам, и себе. На экваторе шоу по уже ставшей традиционной схеме представил своих музыкантов, в том числе сессионного бас-гитариста, который скромно встал рядом с Леной.

Тысячный зал цирка терпеливо внимал каждому моему слову, лишь изредка раздавались крики с требованием исполнить тут или иную песню. А под конец выступления кто-то начал кричать, и неожиданно зал тут же подхватил, скандируя: «Heart-Shaped Box», «Heart-Shaped Box»…

Тут я малость растерялся. Я бы её исполнил, но она не утверждена худсоветом, да к тому же кто вместо меня сыграет гитарную партию?

— Может, удовлетворим желание народа? — услышал я голос Вали, который пытался перекричать беснующийся зал.

— А кто играть-то будет? Ты же видишь, я однорукий…

— Так я могу?

В ответ на мой недоумённый взгляд Валя скромно пояснил:

— Я дома на акустике её разучил по твоим же нотам, а на репетициях мы играли, пока тебя не было, пару раз, там уже на твоей «Музиме». Там риффы и переборы на самом деле совсем несложные.

— Точно сможешь?

— Точно.

В общем, зажгли на свой страх и риск так, что стены цирка реально ходили ходуном. Что меня окончательно поразило, судя по артикуляции губ многих зрителей и зрительниц, они знали слова песни. Может быть, просто что-то похожее на слух кричали, но в общем-то рот открывали в тему.

Закончив петь, я выждал несколько секунд, поклонился публике вместе с музыкантами, и мы рысцой отправились за кулисы. И на этот раз Саня всё ещё пребывал в шоке:

— Я думал, круче чем вчера быть уже не может, — тряс он головой, словно не веря увиденному. — Но то, что мы сотворили сейчас… Это нечто!

Э-э, брат думал я, глотая услужливо поданный Гольдбергом чай, вот когда так будет бесноваться целый стадион — тогда да, будет о чём рассказать внукам. А это всего тысяча зрителей. Но в общем-то тоже приятно.

Директор цирка влетел следом за нами в гримёрку и несколько секунд хлопал глазами, прежде чем выдавить:

— У меня даже Никулин таких оваций не срывал!

А спустя минуту, выплеснув свои эмоции, устало закончил:

— Ребята, а можно, вы последний концерт проведёте не так… э-э-э… оглушительно? А то, боюсь, уже сейчас до руководства города донесут, что в цирке творится форменный бедлам.

— Так а мы что? — включил я дурачка. — Просто исполняем свой репертуар, кстати, утверждённый худсоветом, мы же не виноваты, что публика так реагирует.

— Да это-то я понимаю… Но хотя бы вот эту, на английском, можно её не петь? Вчера же не исполняли!

— Народ просил, как отказать? — пожал я здоровым плечом, делая брови домиком.

Владынин вздохну и обречённо махнул рукой. Поворачиваясь, бросил:

— Тут за дверью журналист из «Зари молодёжи» стоит, просится на интервью. Что ему сказать?

— Да пусть заходит, — легкомысленно вякнул я, опережая возможные возражения коллег по цеху.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Ну а что, жалко, что ли? Человек выполняет свою работу, может, рубля три заработает на болтовне со мной. Тем более какой-то веской причины для отказа я не видел, а нам тут ещё час почти куковать до начала следующего концерта.

За директора цирка закрылась дверь, а спустя несколько секунд после осторожного стука снова открылась, и в дверном проёме показалась… Нет, вернее сказать, показалось неземное существо. Почему-то именно такая аналогия первым делом пришла мне на ум. Девушка реально напоминала ангела во плоти: вся такая воздушная, включая невесомую, одуванчиком, причёску, а на аристократической бледности лице сияли казавшиеся огромными васильковые глаза.