Суси-нуар. Занимательное муракамиедение - Дмитрий Коваленин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да уж, ни «тыкать», ни «выкать» здесь не принято.
– Вот именно. А старый перевод был выполнен так, как здесь принято. А я взял и перевел все эти «ты знаешь», «ты думаешь», «ты говоришь». И уже от этого вся атмосфера произведения здорово изменилась – как, по крайней мере, считает Сибата-кун. Ну и еще одно… В старой версии основной акцент делался на конфликте между личностью и обществом, личностью и истеблишментом. А у меня он превратился скорее в противостояние «душа и внешний мир». Я думаю, восприятие произведения будет очень сильно отличаться, если вместо социальной сатиры читателю предложат историю одной человеческой души.
– На вчерашнем семинаре Сибата-сан выразил надежду, что теперь аудитория этой книги в Японии значительно расширится.
– Ну, по крайней мере, я надеюсь, читателю станет гораздо проще анализировать мысли и поступки героя-тинейджера.
– Тогда такой вопрос. Если он покажется вам слишком личным, я его тут же сниму… Почти нигде в ваших романах до сих пор не говорится о взаимоотношениях родителей и детей[73]. Кроме разве «Дэнса» – но и там герой возится с чужой семьей, своей у него нет. Такое впечатление, будто вы сознательно избегаете этой темы. Что это – часть какой-то философии, мол, все мы дети до самой смерти, – или же здесь какие-то личные причины?
– Конечно, это личное. Я вовсе не хочу оставаться «ребенком по жизни». Просто я не очень люблю семью как понятие. Не люблю, хотя от этого никуда не денешься. Из детства у меня мало что осталось в памяти о семье, и мне всегда было гораздо интереснее пробираться по жизни в одиночку. Детей у меня нет, на то свои причины. Всей семьи – жена да я. Захотелось куда-нибудь за границу – сорвались, уехали да живем сколько влезет…
– Значит, не «все мы чьи-нибудь дети», а, наоборот, «никто никому не ребенок»?
– Я не хочу ничему принадлежать, вот в чем дело. Ни фирме, ни группе, ни фракции, ни литературному объединению, ни университету… До сих пор я неплохо жил без всего этого и слишком к такой жизни привык.
– Но именно такой подход к жизни – и в Японии, и в России, и вообще много где – в последнее время особенно популярен у молодежи, вы не находите? Посмотреть на токийских двадцатилетних – все меньше народу хочет куда-либо «вербоваться», многие стараются устроиться на подработку в какой-нибудь бар или Макдоналдс и «никому не принадлежать». Может, как раз поэтому ваши книги любит столько молодежи в самых разных уголках мира, как вы думаете?
– Ну, я начал писать двадцать лет назад, и тогда меня читали в основном люди от 20 до 35 лет. И теперь, двадцать лет спустя, возраст моих читателей примерно такой же. То есть моя аудитория не меняется. Почему так происходит? Видимо, у меня есть способность схватывать и передавать именно те чувства тревоги, недовольства, фрустрации, те идеалы, те радости, которыми живут люди этого возраста.
– Значит, пройдет еще двадцать лет, и вас по-прежнему будут читать именно 20—30-летние?
– Кто его знает, что будет дальше… Обычно писатели стареют вместе со своими читателями. Например, когда Кэндзабуро Оэ был молод, его читала молодежь. А сейчас ему под семьдесят, и возраст его аудитории гораздо старше – лет сорок и более. А у меня хоть и есть читатели, которые стареют вместе со мной, но в основном, повторяю, аудитория сформировалась. Это очень интересно – и, в общем, я этому даже рад.
– После выхода в России «Хроник Заводной Птицы» сразу несколько критиков высказали похожую мысль. Дескать, юношеская наивность героев «Ветра» с «Пинболом» прошла, и теперь протагонист Мураками жёсток и даже жесток – чтобы защитить себя, если нужно, и сам прибегнет к насилию. Вы с этим согласны?
– Когда набираешь годы, всегда так получается, хочешь ты этого или нет. В молодости я мог жить свободно, как мне хотелось. И в моих ранних романах такие вещи, как мирная жизнь, тихий дом, любовь, доставались героям без особых усилий. Но чем больше стареешь, тем больше приходится брать с боем, бороться за свое место, за свой стиль жизни. А когда борешься, приходится и насилие применять, куда от этого денешься. Думаю, это и называется зрелостью… Конечно, люди говорят: «Раньше ты был лучше, невиннее». И это действительно так. Но с другой стороны, нельзя же всю жизнь делать одно и то же. Если со временем не приходит зрелость, то и смысла никакого нет… Только удивляюсь я тем же вещам, что и раньше.
– Как известно, вы бегаете марафон…
– Да, каждый год где-нибудь бегу.
– И за сколько пробегаете?
– Мой личный рекорд – три часа и двадцать с чем-то минут. Но сейчас я уже так быстро не бегаю.
– И о чем вы думаете, когда бежите?
– Да ни о чем… Потею и пива хочу.
– Пива? Но если верить американскому изданию «Salon Magazine», в тридцать три года вы бросили пить, курить и стали бегать по утрам.
– Пить? Пить я не бросил. Курить бросил, это да…
– Тогда придется срочно развенчать этот миф в России. А то одна рассерженная читательница даже прислала письмо: «Спросите у Мураками, почему он сам пить бросил, а герои у него в книжках не просыхают?»
– (Смеется.) Да не бросал я! Выпиваю, как все нормальные люди… А насчет марафона – последний раз, на Хоккайдо, я бежал одиннадцать часов. Чуть не умер! А в последнее время еще триатлоном занимаюсь – там плавание, бег и велосипед.
– То есть действительно, чтобы писать, нужна физическая сила?
– О, да. Когда я пишу, мне нужно очень сильно концентрироваться. Я просыпаюсь каждое утро в четыре, сажусь и пишу пять часов подряд. Без физической подготовки так концентрироваться не получается, хоть убей. Не знаю, как обстоит дело у русских писателей, но японские писатели страшно небрежно относятся к своему физическому состоянию. Юкио Мисима был чуть ли не единственным исключением. Но лично для меня физическая энергия нужна как воздух. С тех пор как я стал писателем, я бегаю каждый день, это очень важно.
– Практически в каждом романе у вас упоминается Россия. Хотя бы на уровне шуток – например, история о Троцком и оленях в «Пинболе» или о «мартобристах» в «Охоте на овец». Откуда вы все это берете?
– Лет в пятнадцать-семнадцать я сходил с ума по русской литературе: Достоевского и Толстого читал без передышки. Очень любил все эти длинные истории. «Братьев Карамазовых» я до сих пор считаю идеальным романом. Собственно, пытаясь написать что-нибудь подобное, я и начал создавать тексты. Каждую их книгу перечитывал раза по три-четыре. Недавно, кстати, перечитал «Идиота», очень большое удовольствие получил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});