Тверской Баскак. Том Третий - Дмитрий Анатолиевич Емельянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бригадиры пока молчат и вперед старших не лезут, поэтому наступает пауза.
Я перевожу взгляд на Ратишу, и тот, поднявшись, выдает свою крестьянскую правду.
— Нельзя было верить этим монголам на слово, надо было биться насмерть!
— Согласен! — Чуть усмехаюсь про себя. Ерш в своем репертуаре — никому не верь и надейся только на себя!
От полковников реплик больше нет, и я перевожу взгляд дальше.
— Ну, а бригадиры что скажут?! А то я так и не услышал, в чем же заключалась главная беда русского воинства?
На мою подначку с задних рядов поднялся Горазд Мышата.
— Главная беда наших была в том, что у них не было такого консула, как ты, Фрязин!
«Подлиз защитан!» — Усмехаюсь про себя, а Горазд без тени улыбки продолжает.
— Такого, чтобы всех князей вот так вот, в единый кулак, собрал! — Для убедительности он сжал и продемонстрировал всем свой тяжелый кулак.
Аудитория одобрительно зашумела, а я, слушая всех этих еще молодых парней, вдруг осознал, что ошибся. Этот парень не льстил мне и не пытался набрать очков в моих глазах. Он совершенно искренне сказал то, что думает. То, что думают все они, вверяя мне свои жизни и считая меня тем единственным, кто сможет принести мир и порядок на Русскую землю.
На душе как-то враз потеплело, но я не позволил себе впасть в сентиментальность. Подняв руку, призываю всех к тишине и выдаю бесстрастно и чуть иронично.
— Не знаю, как там насчет консула, но в одном Мышата прав, главная беда нашего воинства в битве на Калке — это отсутствие единого командования.
* * *
Выйдя из здания Государственных приказов, не спеша перехожу площадь. Приятно поскрипывает под ногами снег, над головой чистое синее небо, а морозец слегка пощипывает нос и щеки.
«Мороз и солнце, день чудесный!» — Вспоминается Александр Сергеевич, и в таком прекрасном настроении я останавливаюсь у дверей собственного дома.
— Прохор! — Поворачиваюсь к семенящему за мной парню. — А где свертки, что я привез вчера?
Прохор чуть притормозил, но тут же нашелся.
— Так это, как положили вчера, так они и лежат в кабинете на полке.
Вчера поздно вечером я приехал из Заволжского и привез жене и дочери подарки, но заходить не стал, они уже спали. Сегодня с утра тоже не получилось, а вот сейчас вспомнил.
— Тогда так, — поднимаю строгий взгляд на Прошку, — я сейчас к жене, а ты мигом наверх, в мой кабинет, и обратно. Принеси мне все!
Сказав, я распахнул дверь и, сбросив шубу на руки Прохору, двинулся на женскую половину.
Едва вошел, как дочурка с криками бросилась ко мне на шею. Еспраксия тоже попыталась подняться, но я ей позволил. Она сейчас на последнем месяце и выглядит, как колобок.
Быстро подскакиваю к ней и усаживаю ее обратно.
— Сиди, сиди! Тебе нужен покой. — Целую ее в губы и вижу, как в ее глазах собираются слезы.
— Раздулась, как корова! Даже встретить мужа уже не могу, как подобает! — Сетует она, готовая разрыдаться в любой момент.
— Ну что ты! — Успокаивая, покрываю ее лицо поцелуями. — Дуреха! Ты у меня была и есть самая красивая и самая лучшая!
От моей нежности Евпраксия совсем разнюнилась и бормочет что-то мило и сбивчиво, а я успеваю подумать.
«И когда это я научился так врать?! Или я не вру! Я ведь действительно испытываю глубочайшую нежность к этой девчушке, что носит моего ребенка. Готов для нее на все что угодно, но… Все равно это совсем другое и никак не сравнивается с тем, что я испытываю к Иргиль. Здесь покой, там буря! Здесь ласковая гавань, где я могу расслабиться и почувствовать себя хозяином, а там бушующее море, где надо просчитывать каждый шаг. Там безумна страсть, а здесь теплое и нежное чувство. И поди разберись, что для меня важнее!»
Целую Евпраксию еще раз, и тут вбегает Прошка. Он по-прежнему в шубе, а в обеих руках у него по свертку.
— Ага! — Заговорщицки вскрикиваю и округляю глаза, — Что там у нас?!
Катерина визжит от восторга.
— Подарки! Подарки!
Мы в четыре руки быстро распаковываем пакеты и вытаскиваем куклу. Ее сшила мне Берислава по моему рисунку. Пока дочь радостно возится с подарком, я вынимаю квадратную бархатную коробочку и, открыв, вешаю на шею Евпраксии золотое колье. Тут восторгов не меньше, чем у дочери, и глядя на их светящиеся искренней радостью глаза, я по-настоящему счастлив.
И этому счастью в этот момент ничуть не мешает то, что за этим ожерельем я заехал к Фролу после того, как провел ночь с Иргиль. Не мешает, потому что я знаю, что это не попытка откупится! Этот подарок от чистого сердца, от всей души! И как это все уживается во мне, я не знаю.
* * *
От жены я сразу же прошел в свой кабинет. У меня сегодня еще несколько встреч, и одна из них с моим давним знакомцем Винченцо Перуджо.
Папский посланник в восточных землях не сидит на месте и как челнок мотается из Риги в Новогрудок, а оттуда в Новгород и обратно. Всюду он плетет какие-то свои сети, и неуемной энергии этого человека можно только позавидовать. В этот раз он заехал в Тверь на пути из Новгорода, и там я знаю, он имел долгий разговор с глазу на глаз с Александром.
О чем они говорили, я могу догадаться, но мне будет интересно найти подтверждения своим догадкам. Тем более, что отец Винченцо сам попросил об аудиенции.
Сейчас сидя за столом в своем кабинете, я пытаюсь настроиться на серьезный разговор. Папский нунций змея еще та и многое может понять без слов, а я совсем не хочу, чтобы он разгадал мои планы.
Стук в дверь, и выдохнув, я одеваю на лицо радушную улыбку.
— Да! — Кричу в закрытую дверь, и в кабинет заглядывает Прошкина голова.
— Тут этот пришел! — Он очень образно нарисовал у себя на затылке выбритую тонзуру. — Пускать?!
Киваю ему и, поднявшись из-за стола, иду навстречу вкатывающемуся маленькому круглому человечку.
— Рад встречи, отец Перуджо!
— И я рад видеть вас, сын мой! — Он протягивает мне ладонь, явно подставляя под поцелуй, но я игнорирую его замысел и попросту жму его пухлую, чуть влажную ладошку.
Задержав ее в своей руке, рассматриваю крупные камни в унизывающих пальцы перстнях и растягиваю губы еще шире.
— Не боитесь, святой отец, возить по нашей глухомани этакие сокровища? Не ровен час польстится какой нехороший человек.
Нунций
