Порочный учитель - Бьянка Коул

ты мне нужен, — выдыхает она. — Пожалуйста, трахни меня, сэр.

— Ты думаешь, тебя достаточно наказали? — спрашиваю.

Ева кивает, глаза затуманены, когда она наблюдает, как я исчезаю позади неё.

— Да, пожалуйста, сэр, прошу, трахни меня.

Ее мольбы чертовски восхитительны, и я возвращаюсь к ней за спину, вытаскиваю свой пульсирующий член из штанов и одним сильным ударом вонзаю его ей между бедер.

Ева вскрикивает от неожиданности, так как я не предупредил ее. Ее спина инстинктивно выгибается, когда я начинаю яростную атаку на ее жадную киску. Мои ногти сильно впиваются в ее бедра, когда я прижимаю ее к себе с каждым толчком, трахая так сильно, что кажется, я могу сломать ее, если не буду осторожен.

Все мои чувства исчезают, когда я беру ее, как одержимый, как зверь, выпущенный из клетки. Чем больше я пытаюсь подавить свою темную, садистскую сторону рядом с Евой, тем сильнее она рвется наружу, заставляя меня терять контроль.

Ева стонет, кричит и хнычет, когда я безжалостно беру то, что хочу.

Мой разум повторяет одно слово снова и снова, как племенную песнь: «Моя». Вот кто она.

Моя, чтобы ломать. Моя, чтобы причинять боль. Моя, чтобы трахать.

Темнота затуманивает мой разум, и в этот момент истины я понимаю, что даже

если она возненавидит меня, когда я скажу ей правду, я не смогу отпустить ее. Я никогда не отпущу ее, даже если она думает, что каким-то образом то, что между нами имеет срок годности. Зверь внутри меня никогда не позволит ей сбежать.

Эта мысль заставляет меня трахать ее в еще более жестоком темпе.

Ногти Евы впиваются в деревянный стол, когда она выкрикивает мое имя в мольбе. Я не могу сказать, просит ли она меня притормозить или умоляет отправить ее за грань. Все, что я знаю, это то, что прямо сейчас остановиться невозможно.

Я шлепаю ее по заднице, когда вхожу в нее, мои яйца бьются о внутреннюю поверхность ее бедер. Голос звучит чужеродно для моих ушей, когда я говорю.

— Я хочу, чтобы ты кончила для меня. — Я снова шлепаю ее. — Я хочу почувствовать, как твоя киска обхватывает мой член так, словно она никогда, блядь, не хочет, чтобы я уходил, — рычу я.

Ева хнычет, а затем я чувствую, как ее мышцы дергаются вокруг моего члена, сильно сжимая его, как будто пытаясь разорвать его надвое.

— О, Боже мой, — кричит она, извиваясь на кухонном столе, когда оргазм разрывает ее на части.

Я хватаю ее за шею и притягиваю к себе, прижимаясь грудью к ее спине, оставаясь глубоко погруженным в её киску. Ева вздрагивает, когда я скольжу рукой по ее горлу, блокируя дыхательные пути в то время, как я трахаю ее, пока она кончает. Мое освобождение мощно бьет по мне, и я стону, впиваясь зубами в ее плечо, оставляя следы.

Ева хнычет от боли, но не отстраняется. Она позволяет мне овладеть ею, как гребаному дикому зверю.

Мы оба падаем на стол, задыхаясь от нехватки кислорода, когда обоюдное удовольствие окутывает нас. Я крепко обхватываю руками бедра Евы, с моим членом глубоко внутри нее, желая, чтобы мы могли оставаться в нашем пузыре до конца наших дней.

Глава 30

Ева

Я цепляюсь за подарок, который купила в городе для Оака, ненавидя то, как мой желудок скручивает от нервов. Я знаю его совсем недолго, поэтому не уверена, что ему это понравится. В прошлую субботу, перед Зимним Балом, я поехала в город и нашла причудливый антикварный магазин, расположенный в переулке. Эта небольшая картина сразу же привлекла мое внимание, и я поняла, что должна подарить ее ему, но после того, как увидела потрясающие произведения искусства, которыми украшены стены его дома, не уверена, что она соответствуют его стандартам.

Рождественская музыка тихо играет на заднем плане, когда я вхожу в гостиную и обнаруживаю Оака, стоящего возле уже зажженного камина. Ёлка освещена мерцающими огоньками с эффектом свечей, а под ней лежит пара подарков.

— Счастливого Рождества, — говорю я.

Он оборачивается, улыбаясь мне.

— Счастливого Рождества.

Он подходит ко мне и наклоняется, чтобы поцеловать в щеку.

— Я не хотел тебя будить, ты выглядела такой умиротворенной.

Мой живот трепещет, когда я протягиваю свой подарок, который обошелся мне дороже, чем я могла себе позволить, но мне хотелось подарить ему что-то значимое.

— У меня есть для тебя подарок, но если он тебе не понравится, я не обижусь.

Оак берет сверток и хватает меня за руку, заставляя сесть рядом с ним на диван.

— Уверен, что мне понравится.

Я смотрю, как он освобождает картину от оберточной бумаги, чтобы обнаружить живописную акварель, изображающую ручей, бегущий по красивому летнему лесу, в изящной позолоченной рамке.

— Она прекрасна, Ева. — Улыбка, которой он одаривает меня, — самая потрясающая вещь, которую я когда-либо видела. — Мне нравится. — Он встает и подходит к дальней стене, которая довольно пустая. — Как бы она смотрелась здесь? — спрашивает он, прижимая картину к голому гвоздю на стене.

— Идеально, — говорю, несмотря на то, что чувствую, что она немного не к месту с Ван Гогом на противоположной стене. — Хотя она не такая редкая, как другие твои картины. — Я морщу лоб. — Я не узнаю художника.

Он качает головой.

— Оно совершенна, потому что ты купила ее для меня.

Мои щеки пылают от его горячего взгляда, когда он вешает картину на гвоздь и делает шаг назад, чтобы полюбоваться ею. Он выглядит задумчивым, когда смотрит на меня.

— Я подумал, возможно, мне стоит начать картину завтра. — В его глазах дьявольский блеск. — Думаю, что это уже не будет так неуместно, если я нарисую тебя обнаженной.

Я смеюсь.

— Если только я смогу читать, иначе мне может наскучить сидеть неподвижно.

— Договорились, — говорит он, подходит к елке и берет подарок. — Я тоже тебе кое-что купил.

Он подходит ко мне и садится на диван, вкладывая мне в руку сверток.

Я осторожно разворачиваю бумагу, и вижу старинную книгу. Сердце замирает, когда я провожу пальцами по красиво переплетенной обложке, обводя название. Джейн Эйр.

— Это первое издание "Джейн Эйр”? — Я спрашиваю.

— Да, я вспомнил, что эта книга — твоя любимая.

Я тяжело сглатываю и качаю головой.

— Она, должно быть, стоила тебе целого состояния. — Я бросаю взгляд на картину на стене. — Теперь мой подарок кажется таким жалким.

Оак опускается передо мной на колени, берет мое лицо в ладони и смотрит мне в глаза.

— Не будь смешной. Мне нравится картина. — Он