Слишком личное - Наталья Костина

– А то ты не знаешь!

– Здесь вопросы задаю я!

Ого! Где она, та мягкая Катя Скрипковская, которая всегда всех жалела? Посмотрел бы на нее сейчас Лысенко, что бы он сказал? А черт его знает, что бы он сказал. Но с этой девицей у нее почему-то ничего не выходит. Не получается, и все.

– Это Денис, – процедила сквозь зубы Оксана. Потому что поняла – эта рыжая все равно не отвяжется. Но с этой еще можно попробовать договориться. На жалость ее пробить. А те, что сегодня ходили по всему дому с пустыми глазами, они совсем мертвые. Она на таких в свое время насмотрелась. Она хорошо знает эту проклятую породу. И ты будешь скоро совсем как зомби, с такими же отмороженными глазами, рыжая, – там все такие, там, куда тебя угораздило… такую смешную, стриженую, в сиреневых пластиковых тапках…

– Подробнее. Фамилия, имя, отчество.

Что ж ты так со мной, рыжая? Со мной это все уже было. Было. Господи, как больно! Как хотелось все забыть! Не знать! Не помнить! Не возвращаться!

И она сорвалась:

– Фамилии я не знаю, не знаю! На фиг мне сдалось его отчество! Как вы меня достали! Как вы меня достали!! Что ж вы мне, сволочи, покоя не даете?! Что я вам… кто я вам! Суки! Суки ментовские! А я… я… мне только одно нужно – чтобы вы отстали от меня наконец, чтобы я вас больше не видела… никогда! Я только… только жить спокойно хотела! Чтобы больше… никогда… никогда… Сволочи… Сволочи!!!

Да, она действительно хотела просто жить. Или даже так – она хотела жить просто. Так же, как жили ее одноклассницы, у которых дома были матери как матери – нехитрые, обыкновенные, приветливые тетки. У Регинки, например, мамаша была парикмахершей и часто стригла Оксану просто так, не за деньги, а потому, что любила свою профессию и понимала, что девчонкам нужно быть красивыми. Мать Регины была хохотушка, с ласковыми руками, и сама Регинка обещала вырасти такой же – приветливой, беззаботной, хорошей хозяйкой… Где она, интересно, теперь? Осталась в прежней жизни, в которой у Оксаны тоже была мать. Но ее мать нельзя было назвать ни ласковой, ни беззаботной. Сколько она себя помнила, мать была строгой, требовательной, педантичной. И равнодушной ко всему на свете, кроме своей работы. Работоспособность матери Оксану потрясала – каждый день та вставала ни свет ни заря, задолго до того, как нужно было выходить из дома, и через полчаса будила дочь.

О, как же она ненавидела эти ранние вставания! Даже тогда, когда мать могла не идти на службу: после того, как та стала кандидатом, а затем и доктором наук, в институте уже не нужно было появляться каждый день. Однако Евгения Павловна каждый вечер неизменно ставила будильник на половину пятого.

– Только так ты сможешь чего-нибудь добиться в жизни, – втолковывала она сонной дочери, которой хотелось хотя бы в воскресенье поваляться в постели подольше. – Если не будешь давать лениться ни уму, ни рукам. Гений – это только пять процентов таланта и девяносто пять упорного труда!

Однако на детях гениев, как известно, природа отдыхает. Нет, неверно было бы сказать, что судьба не наделила ребенка Евгении Павловны Петриченковой никакими достоинствами: девочка была на редкость и здоровой, и хорошенькой, и смышленой. Но – смышленой, не более того. Ее матери нужна была вовсе не смышленость. Она требовала от дочери высоких результатов, а оценки Оксаны очень быстро становились средними, стоило только чуть-чуть ослабить вожжи. И поэтому ее мать старалась никогда их не ослаблять. Равно как в отношениях с дочерью она никогда не снимала пресловутые «ежовые рукавицы»…

Евгения Павловна Петриченкова, которая всего в жизни добилась своим собственным умом, твердо знала, что каждый человек хоть в чем-нибудь должен быть гениален. Каждый. И если человек работает слесарем, или сантехником, или продавцом в магазине, то это значит, что его родители просто-напросто проворонили то, что просто обязаны были найти: точные науки, перед которыми благоговела Евгения Павловна, музыку ли, рисование, иностранные языки… То, что можно быть, например, одаренным слесарем или талантливой домашней хозяйкой, – такого Евгения Павловна почему-то абсолютно не допускала. И что ее собственная дочь Оксана могла оказаться гениальной в какой-либо иной области, кроме искусства и науки, она даже и в мыслях не держала. Не могла ее девочка не унаследовать генов гениальности – и все тут!

Методом тыка, когда уже никакой другой метод не срабатывал, после всевозможных наук были перепробованы искусства: поэзия, живопись, музыка и даже танец. Рисовала маленькая Оксаночка точно так же, как и ее сверстники, а стихов писать, увы, так и не научилась. Музыкальным слухом и чувством ритма обладала, но… Насильно протаскав дочь два года в музыкальную школу, а затем еще три в танцевальную студию, Евгения Павловна отступила. Если нет блестящих способностей, то музыка и балет – последнее, чем стоит заниматься.

Оставалась последняя надежда – спорт, который Евгения Павловна не то чтобы презирала – просто не понимала. Спортсмены, даже сверходаренные, были для профессора Петриченковой гениями второго сорта, если не третьего. Да и какие такие особые таланты могут крыться в накачанных мускулах или способности точно попадать в цель из лука? Разве что шахматы… Однако ни шахматы, ни даже шашки не нравились ее дочери, и склонности к спорту, как к образу жизни, Оксана проявлять не желала. Бегать, прыгать, как всякая здоровая девочка, она могла целыми днями, а вот чтобы выложиться до конца, чтобы бег или прыжок стал смыслом жизни… Для гимнастики и фигурного катания Оксаночка была слишком рослой, к тому же ей не хватало гибкости; большой теннис требовал больших же затрат, кроме того, здесь уже нужно было самой бросить все и полностью, без остатка посвятить себя ребенку… А этого Евгения Павловна не могла себе позволить, да и не хотела, не будучи уверенной в успешном результате…

Наука всю жизнь стояла у профессора Петриченковой на первом месте. Как она мечтала, что дочь продолжит ее дело! Увы, мечты стали рассыпаться в прах в старших классах. Если до тринадцати лет у Евгении Павловны и были какие-то надежды, то потом… Девочка не вытягивала. Не хватало чего-то – то ли пространственного воображения, то ли резерва памяти, либо еще какой-то составляющей… Евгения Павловна боялась признаться себе, что у нее и того человека, почти гения, которого она выбрала в отцы своему будущему ребенку, ничего путного не получилось. Плюс умножили на плюс. Должен был родиться как минимум большой талант, а получилось… Гены не сложились так, как должны были сложиться. Случился какой-то теоретический просчет, либо хромосомный набор ее избранника изначально нес в себе некий изъян… В результате стройные математические ряды с треском обвалились, и плюс на плюс дал почему-то ноль. Вместо ожидаемого гения у нее родилась самая обыкновенная девочка. Просто девочка.