Дитя-зеркало - Робер Андре

— Они ссорятся!

Я тоже прижал ухо к стене и в самом деле услышал голоса и плач, но слов разобрать не мог. Смеяться мне уже не хотелось. Мне вспомнились вопли, долетавшие до моей кровати в раннем детство через закрытую дверь, и поведение мамы удивило меня. Чужая ссора нисколько ее не огорчила, напротив, я чувствовал, что она охвачена тем сдержанным ликованием, с каким иногда люди воспринимают весть о скандале, даже если этот скандал несет кому-то беду.

— Там дела совсем плохи. Что ты хочешь, это можно было предвидеть. Они не подходят друг другу, да и нельзя так рано жениться. Иди, мой милый, спать. Я, может, еще Немного послушаю. Спи спокойно!

Я вышел в коридор, где ничего не было слышно, только храпела в своей комнате госпожа Фрерон. Я был озадачен. Я не понимал, почему маму так интересует молодая пара, и особенно молодая женщина. Несмотря на дикие выходки госпожи Фрерои-младшей, она, по правде говоря, вовсе не казалась мне неприятной. Я даже находил особую прелесть в ее тонком усталом лице с покрасневшими глазами. Ей не хватало спокойствия, только й всего, да еще если бы не эта постоянная гримаса… Но моего мнения никто не разделял. Мама и толстуха Фрерон именовали ее дворняжкой, и я не понимал, чем вызвано это прозвище. Что за важность! Пусть я останусь в неведении на этот счет. Никогда больше не суждено мне было встретить эту женщину, что так горько рыдала в тот вечер за стеной маминой комнаты. Спокойно проспав ночь, наутро за завтраком я узнал, что она уехала, это было так же неожиданно, как и все ее поведение.

Должно быть, тот факт, что она уехала тайно, не сказав никому ни слова, все по достоинству оценили, и ее отъезд никого особенно не взволновал. Госпожа Фрерон заявила, что ее повестка ни с кем не может ужиться, мама сказала, что такое поведение смошно и, больше того, совершенно нелепо. Музк ничего не сказал, но было видно, что он раздосадован и раздражен, раздражен этой непредвиденной выходкой жены, которая нарушила наши планы и наше спокойствие, так, во всяком случае, я предполагал, судя по его хладнокровию и его стремлению поскорее забыть события роковой ночи, вернуться к обучению пойнтера и к прочим своим занятиям. Короче говоря, все облегченно вздохнули, потому что никто больше не нарушал доброго согласия и хорошего настроения… Именно так представлялось мне дело, но был ли я прав, утверждать не берусь, поскольку все эти люди были мне, по существу, незнакомы. Я излагаю историю в том свете, в каком она мне тогда представлялась; в ней было много для меня неясного, но я считал, что нас с мамой это все не касается. Однако я ошибался. Я был еще весьма неискушен в зкизни.

Ведь мне так горячо хотелось ошибаться. Я часто задумывался об этом, говорил себе, что ошибся, стал жертвою миража, подобного тем, про которые рассказывалось в учебнике географии; но ведь миражи бывают в пустыне, и к тому же в учебнике говорилось, что нам представляется лишь то, чего мы страстно желаем, чего нам не хватает; значит, о миразке говорить не приходится, и надо смириться, надо признать, что так все на самом деле и было…

Вечером мы собрались все вчетвером, точно разбойники, и мое первое впечатление было, оказывается, верным: после бегства нервической особы все свободно вздохнули. Вечера проходили весело и забавно, хотя и без неожиданностей. Вдова от души веселилась, все больше входила, в роль гуляки-мужчины, пела казарменные куплеты, и учила меня карточным фокусам. Муж, избавившись от супружеских обязанностей, стал снова просто сыном хозяйки и обратил все свое внимание на нас. Он совершенно преобразился, словно сбросил с себя бремя постоянной заботы, и «стал таким, каким был прежде», как радостно утверждала его мать. Нужно признать, что редко кто из взрослых относился ко мне с таким вниманием, как он, с такой готовностью все объяснить, рассказать обо всем, о сельскохозяйственных работах, растениях, охоте, собаках. Он даже но поленился достать с чердака старый стол для пинг-понга и научить меня этой игре. К тому же мой «старший товарищ» сопровождал нас на все прогулки, н я уже начинал считать, что с каникулами мне повезло, а мама, тоже очень довольная, перестала мне говорить по утрам, что я прекрасно выгляжу. Мы привыкли к деревенской обстановке, и семейство Фрерон этим очень гордилось и наперебой расхваливало здешний образ жизни, несравненно более здоровый, чем в городе, и гораздо более занимательный. Мой товарищ даже считал, что деревня — это мое будущее, поскольку я очень люблю животных, и стану подобно ему §еп11етап-1агтег, и у меня будут красивые сапоги и красивый пойнтер. Эта весьма соблазнительная перспектива несколько подорвала мою склонность к медицине. Эйфория длилась до самой молотьбы.

Это важнейшее событие сельской жизни продолжалось два дня при огромном стечении крестьян, некоторые из них были специально наняты для этих работ. Все они суетились вокруг молотилки, огромной, тогда еще деревянной машины, основанной на ручном труде, с приводным рем нем и большими барабанами, которые безостановочно крутились с ужасающим грохотом, поднимая облака раздробленной в пыль мякины. Было жарко и душно, как перед грозой. Все в поту и в пыли, с пересохшими глотками, люди изнывали от жажды и поглощали невероятное количество вина, цедя его прямо из выкаченной во двор большой бочки. Госпожа Фрерон орудовала вилами, как настоящий мужчина, и хлестала вино наравне со своими батраками, заражая их своим энтузиазмом. Праздник завершился огромным пиршеством: под открытым небом были расставлены на козлах столы, на которых возвышались горы свинины и всякой птицы. Приглашенные накинулись на угощение с чисто брейгелевской прожорливостью, и до глубокой ночи во дворе раздавались шумные песни, шло веселое пьянство.

В разгар всей этой сумятицы произошел один эпизод; я не могу сказать, был ли он продолжительным или коротким, но он, во всяком случае, показался мне странным, потому что вокруг было уже темно, а еще потому, что очень уж он не вязался с окружающей обстановкой. Мы ужинали на краю одного из столов, чтобы не отделять себя от общего веселья, но оставаться при этом в своей тесной компании. Весь уйдя в созерцание подвыпивших крестьян, да и сам немного навеселе, потому что, воспользовавшись случаем, я разрешил себе выпить немного больше вина, чем обычно, я уже почти не обращал внимания на то, что происходит на нашем конце стола, где, впрочем, ничто и не происходило, до той самой минуты, когда и вдруг обнаружил за столом некую пустоту: не было ни мамы, ни моего «старшего товарища». Какое-то время спустя я увидел, как они появились из темноты и каждый снова сел на свое место. Вечер закончился без каких бы то пи было происшествий. Собственно, ничего и не произошло, по все сразу переменилось.

Эта отлучка произвела на меня впечатление, сходное с тем, какое бывает, когда в комнате вдруг не окажотся знакомой вещи или ее переставили в другой угол. Поначалу ты этого даже не замечаешь в силу привычки. Потом пустое место или перемена в обстановке внезапно бросаются тебе в глаза и буквально потрясают тебя. Как же можно было быть настолько слепым? Мой старший товарищ интересовался, оказывается, не только мною.

Мне стало обидно. Я пал жертвой своей чрезмерной доверчивости. И к тому же я был растерян этим новым поворотом событий. Мне казалось, что мою голову кго-то поворачивает вопреки моей воле и показывает мне некое зрелище, которое я вовсе не желаю видеть. По какое именно? Этого я не знал, но предчувствовал что-то ужасное. Что ему нужно было от моей мамы? Моя относительная невинность сыграла со мной дурную шутку. Во мне загорается и больше уже не гаснет огонек подозрения. Настает моя очередь. Для меня начинаются те же страдания, что терзали бедную женщину, бежавшую от нас без оглядки; видно, недаром чувствовал я к ней симпатию. Но если я и употребил в этой главе слово «ревность», то к моим собственным мукам я применю его много позже, ибо до меня еще не доходит, что они имеют какое-то отношение ко всем тем. словам и фразам, которые так часто порхают вокруг меня: «жгучая ревность», «ревнивая, как тигрица», «о, знаете, я не ревнива», «подлое чувство», «хотите знать, что придает такую пикантность любви?», «надо, чтобы в ней было немножечко ревности!», «животные так же ревнивы, как люди»… Я ничего такого еще не знаю, зато с отчаяньем чувствую, что в душе моей нет больше покоя.

После того как молотилку увезли, жизнь в усадьбе снова вошла в свою мирную колею, и внешне в ней ничего не переменилось, но самые обыденные поступки, которые до сих пор казались безобидными и простыми, несли теперь на себе печать какой-то заразы. Во всем был какой-то свой скрытый смысл. Ты была права, ты, плакавшая тогда за стеной. Жесты, интонации, взгляды стали личинами, под которыми надо уметь угадать их более или менее искусно замаскированную суть. Там, где мне раньше казалось, что мое присутствие только желанно, теперь я замечаю смущение, желание избавиться от меня, куда-нибудь отослать, но сделать это не решаются, ибо тут требуется великая осторожность, и вот я по-прежнему торчу перед ними, как пень, и мешаю. Ох, эта великая осторожность… А толстуха Фрерон ничего не замечает! Принимайте шоум