Воспоминания о службе - Борис Шапошников

Конец лета 1912 года был печален для меня: в середине августа на 75 году жизни умер горячо любимый отец. После шестидесятилетней непрерывной работы у него отказало сердце, и без больших предсмертных мучений он ушел из жизни. Теперь на нас, братьев, ложилась обязанность поддерживать мать. Очень и очень остро я переживал ничем не восполнимую утрату отца. Не хотелось верить, что его нет среди живых. Но смерть, жестокая смерть — неумолима…

По окончании учения под руководством командующего войсками округа завершался и сам лагерный сбор. Войска расходились на зимние квартиры. Ушел с ротой и я.

В 1912 году у нас в корпусе произошли большие перемены. После лагерного сбора ушел в отставку командир корпуса Козловский, получил дивизию командир стрелковой бригады Воронов. Вместо него командиром 1-й Туркестанской стрелковой бригады был назначен командир бригады 3-й гвардейской пехотной дивизии генерал Моржицкий. Прослужив все время в лейб-гвардии Литовском полку в Варшаве, Моржицкий был, что называется, заядлым гвардейцем.

Однажды, когда я зашел в канцелярию полка, меня позвали в кабинет к командиру полка, который, смеясь, спросил, не из моей ли роты денщик, что служит сейчас у начальника штаба округа Глинского. Я ответил: «Из моей». — «Почему же этот денщик ходит с пробором, а не острижен под машинку?» — спросил Федоров. — «Глинская не велит иначе, как мне докладывал фельдфебель». Действительно, у Глинского состоял денщиком стрелок моей роты из поляков. В роту он всегда являлся чисто одетым и производил впечатление дисциплинированного солдата. Один был у него «недостаток» — причесан на пробор. Но я, памятуя, как меня насильно стригли в училище, особенно не придирался к его прическе. Оказалось, что генерал Моржицкий приехал с визитом к начальнику штаба. Денщик открыл ему дверь, вежливо поклонился, снял шинель, провел в гостиную и спросил, как доложить. Узнав фамилию, денщик доложил Глинскому. Уходя, Моржицкий в передней опять увидел денщика, — тот подавал ему шинель. Генерал спросил, какой он роты. Денщик назвал седьмую. Вернувшись домой, Моржицкий позвонил командиру полка по телефону и с возмущением рассказал о распущенном денщике. «Кто командует ротой?» — гневно спросил Моржицкий. «Причисленный к Генеральному штабу штабс-капитан Шапошников», — ответил Федоров. «Ну, конечно, сразу видно, что Генерального штаба, поэтому и рота распущена!» — заключил Моржицкий. «Знаете, господин полковник, — ответил я на это Федорову, — пусть Моржицкий сам идет разговаривать с Глинской, а я по таким пустякам солдата неволить не буду!» На этом мы и порешили, а денщик продолжал ходить с пробором.

Вскоре Моржицкий назначил строевой смотр рот. Когда очередь дошла до моей роты, он внимательно осмотрел и обмундирование, и снаряжение, и винтовки. Замечаний не было. Не последовало их и при различных перестроениях роты. Когда после смотра построились все офицеры полка, Моржицкий, увидев меня, удивился, что я в форме полка. «Разве вы не причисленный?» — спросил он. «Нет, я причислен к Генеральному штабу, но командую ротой в своем полку!» — ответил я. «Сколько же лет вы служите в полку?» — «Девять». Тут только до него дошло, что в армии причисленный к Генеральному штабу стремится откомандовать ротой у себя же в полку, а в гвардии окончившие академию стараются уйти командовать в армию, так как не хватает денег, чтобы продолжать служить в гвардейских полках.

К счастью, я не служил под руководством этого ограниченного генерала. Как рассказывали потом товарищи, немало крови пролила бригада во время мировой войны по вине безграмотного в военном деле генерала Моржицкого.

20 октября 1912 года я приступил к сдаче роты ее постоянному командиру капитану Кессарийскому и к 1 ноября закончил сдачу дел. После этого я был прикомандирован к штабу 1-го Туркестанского корпуса. Товарищи по полку устроили мне проводы, которые продолжались два вечера. Мы выпили немало вина за дружеской беседой.

В штабе корпуса я пробыл недолго. 9 ноября был прикомандирован к штабу Туркестанского военного округа впредь до перевода в Генеральный штаб или до назначения в другие округа.

К этому времени из главного управления Генерального штаба на мое имя пришел пакет, содержавший список офицеров нашего выпуска по старшинству, а затем и список вакансий. От нас требовалось прислать список вакансий, расставленных в порядке предпочтительности для назначения уже по Генеральному штабу.

Я решил уйти в другой округ, где можно было получить практику на маневрах и военных играх в большем масштабе, чем в Туркестане. В порядке старшинства мне нужно было наметить по списку только десять вакансий. Записав вперед пять петербургских вакансий, которые, конечно, будут взяты раньше меня, шестой я поставил штаб 35-й пехотной дивизии — город Рязань и седьмой — штаб 14-й кавалерийской дивизии — город Ченстохов, в четырех часах езды от Варшавы.

Во время командировки в Кинель, куда я сопровождал эшелон кончивших действительную службу солдат, приказом по военному ведомству (от 26 ноября 1912 года) я был переведен в Генеральный штаб с назначением старшим адъютантом штаба 1-й кавалерийской дивизии, дислоцировавшейся в городе Ченстохов. 6 декабря состоялся высочайший приказ о производстве меня в капитаны. Не знаю, какую аттестацию мне дало начальство, но, по-видимому, командование мною ротой было признано хорошим, если я без всяких осложнений попал в Генеральный штаб. На моей памяти были и другие факты, когда старшие командиры зааттестовывали причисленных. Так случилось с капитаном Петиным, командовавшим ротой в 4-м стрелковом Туркестанском батальоне. Его несправедливо очернил командир батальона. Назначенная от округа комиссия установила факт неправильного аттестования, и командир батальона скоро ушел в отставку, а Петин продолжал свою службу в Генеральном штабе.

В 1937 году в секретариате Народного комиссара обороны я ознакомился с аттестацией, данной на окончившего со мной академию штабс-ротмистра Смоляка командиром 14-го драгунского Малороссийского полка. Смоляка я знал в академии три года. Это был исполнительный и скромный офицер 5-го драгунского Каргопольского полка. Командира 14-го полка, давшего аттестацию, я уже не застал в полку, он ушел в отставку. Что же ставилось в вину Смоляку? Его скромность и необщительность с офицерами. Но едва ли это могло служить поводом к зааттестованию. Так на это посмотрели и командир 1 — й бригады генерал Чайковский, начальник 14-й кавалерийской дивизии генерал Грановский и начальник штаба округа генерал Клюев. Все они довольно пространно мотивировали свое несогласие с выводами командира 14-го драгунского полка и настаивали на переводе Смоляка в Генеральный штаб.