Слова без музыки. Воспоминания - Филип Гласс

«наставник сердца», он не станет учить тебя текстам, тебе придется осваивать тексты в каком-то другом месте. По-моему, это методика старой школы, во всяком случае, меня учили именно так.

Томо Геше Ринпоче сказал мне:

— Если вы хотите изучать тексты, вам придется обратиться к Гелеку Ринпоче. Он сможет вас этому научить.

Так я начал учиться у Гелека Ринпоче, которого считаю одним из умнейших людей, повстречавшихся мне за всю жизнь. Геше Ринпоче умер в сентябре 2001 года, но я продолжаю близко общаться с Гелеком Ринпоче[33].

В январе 1967 года, в Калимпонге, мне исполнилось тридцать лет. Спустя несколько дней мы с Джоанн пустились в обратный путь в Нью-Йорк с остановкой в Париже. Пока мы ждали джипа, который должен был отвезти нас под гору в Силигури, на ближайшую железнодорожную станцию, какой-то мальчик-тибетец захотел показать мне танку. У нас было уже туго с деньгами, и мы остерегались делать покупки, но мальчик не сдавался. Он спросил, не найдется ли у меня чего-то на обмен. Заметил мой маленький транзистор и сказал, что он вполне сгодится. Вначале я не соглашался, так как знал, что радиоприемник дышит на ладан и его скоро придется ремонтировать. Мальчик заверил меня, что прекрасно справится с ремонтом сам. Наконец я согласился. Все это происхоило в доме мальчика, а потом мы с Джоанн вернулись на рыночную площадь. Не прошло и двадцати минут, как мальчик прибежал на площадь и нашел нас уже в джипе: мы погрузили вещи и собирались выезжать. Мальчик держал в руках сапоги на меху. Он сказал, что ему очень совестно за этот несправедливый обмен: ему-то досталась гораздо более ценная вещь. Он сунул нам сапоги в придачу к танке и отказывался уходить, пока мы их не возьмем.

Мы ехали в Бомбей, по прямой линии через всю страну, совершали очень долгие железнодорожные переезды. В Бомбее нашли отличное место — пансион Армии Спасения. За тридцать рупий в день супружеская пара могла получить комнату и трехразовое (вегетарианское) питание. Если прибавить чай в четыре часа вечера — а мы его никогда не пропускали — питание получалось четырехразовое. Нас пленила энергия и красота Бомбея, и мы решили остаться там на несколько дней.

Нам повезло: Джоанн наняли сниматься в индийском фильме. Наверно, ее выбрали за светлые волосы и явно «западную» внешность. Неделю Джоанн была занята в дневное время, а я безмятежно прогуливался по городу. Пансион Армии Спасения находился в переулке прямо у отеля «Тадж-Махал», где, по слухам, остановились «Битлз». Я слышал, что Равиджи тоже там, но не стал его разыскивать, так как отель был окружен плотным кольцом охраны, сопровождавшей битлов. Рассудил, что меня даже к стойке портье не пропустят. Неподалеку был Музей Принца Уэльского с прекрасной коллекцией индийских миниатюр, а также масса антикварных лавок, где мне, естественно, попался набор из трех танок по смешной цене. Я не встречал в Индии никого, кто сознавал бы истинную ценность танок, поскольку тибетцы оказались в этой стране совсем недавно.

Когда у Джоанн закончились киносъемки, мы взяли билеты на лайнер французской компании «Мессажери Маритим»: ее суда курсировали между Вьетнамом и Францией, первая остановка на французской земле — в Марселе. На лайнере было всего два класса — каюты и трюм. В каютах, кроме нас, путешествовали исключительно мужчины, отслужившие в Иностранном легионе. У нас осталось впечатление, что они были очень странные, но дружелюбные; они крепко зашибали. Ни одного француза среди них не было. Истории, слышанные мной когда-то: про людей, которые, чтобы сбежать от прошлого, отказываются от своих имен и гражданства и записываются в Иностранный легион, — оказались, насколько я мог определить, истинной правдой. Однако в те четыре или пять дней, которые мы провели вместе, отставные легионеры были для нас приятнейшим обществом. Пассажиры-индийцы занимали места в трюме и, по-видимому, слегли от морской болезни, едва взойдя на борт. Так или иначе, мы их увидели только через пять дней, когда прибыли в Европу.

В отличие от нашего пути из Европы в Индию обратный маршрут оказался крайне незамысловатым. Мы пересекли Аравийское море через Аденский залив — мимо Йемена, Сомали и Джибути, затем прошли по Красному морю до Суэцкого канала. Прошли мимо египетской Александрии, пересекли Средиземное море и наконец прибыли в Марсель. Никаких дневных стоянок я не помню. Из Марселя мы приехали поездом в Париж и провели там всего несколько дней, чтобы собрать вещи и снова упаковать багаж. Не выбиваясь из графика, вскоре отправились в Гавр, и там началось наше долгое плавание через Атлантику — возвращение домой.

Катхакали — «Сатьяграха»

Я продолжал часто наезжать в Индию вплоть до 2001 года, когда в моей второй семье родились дети — мои сыновья Кэмерон и Марлоу; их появление на свет заставило меня временно прекратить странствия по этой стране, которую я успел исколесить вдоль и поперек. В 1973 году, по приглашению американского композитора Дэвида Река, который жил и учился в Индии, я впервые побывал в Южной Индии; Рек повез меня в Кералу смотреть катхакали — классические индийские хореографическо-театральные представления. Гвоздем программы стали три пьесы из цикла «Рамаяна», спектакль длился всю ночь напролет. «Рамаяна» — эпопея, состоящая из басен и этаких «исторических повествований» о божествах, в ней также отразилась древнеиндийская философия. Я впервые присутствовал на спектакле, который начался в шесть или семь вечера, а закончился в семь утра. А через пару лет я посмотрел еще один спектакль, который длился всю ночь — «Жизнь и времена Иосифа Сталина» Роберта Уилсона, его представила на суд публики Бруклинская музыкальная академия. Это, пожалуй, всего лишь странное совпадение.

Мы бы назвали катхакали «мультимедийным театром»: тут тебе и музыка, и танец, и сказители. В представлении совмещены несколько видов искусства: один артист поет и рассказывает историю под аккомпанемент музыкального ансамбля, а хореографическая труппа танцоров разыгрывает сюжет на сцене, синхронно с повествованием рассказчика.

Сами театры отличались просто невероятной скромностью. Представления устраивались под открытым небом, во дворе какого-нибудь храма, на деревянном помосте. Двое мужчин держали концы веревки, на которой висел занавес. Когда к началу спектакля все было готово, мужчины просто роняли веревку наземь, и твоему взору открывалась сцена, а на ней — актеры и исполнители. Я смотрел эти представления уже во времена, когда сцена освещалась электричеством — правда, иногда всего лишь неоновыми светильниками. Освещение не отличалось красотой: часто на сцене просто стояли люди с лампами, — но все же оно