Плод воображения - Андрей Дашков

Бродяга собирался это исправить. Уже доставая пистолет, он понял: что-то здесь не так. Этот — не из чужих. Вернее, из чужих, конечно, но явно не охотник, иначе застрелил бы его еще тогда, когда он только высунулся из-за двери. У незнакомца была возможность убить бродягу и десятком других способов — возможность, которой он не воспользовался. Впрочем, с человеческим коварством бродяга был знаком не понаслышке, а кроме того, у него за спиной была раненая Малышка. Поэтому он решил перестраховаться. Парень упустил момент — так кто ему доктор? Теперь преимущество было у бродяги.

Он извлек из кармана пушку и навел на незнакомца. А заодно рассмотрел его получше.

Нежданный гость показался ему почти стариком. Седая борода, длинные нечесаные волосы, грязная одежда. Нет, он выглядел не так, как чистоплюи, недавно отправленные бродягой на тот свет. Скорее, он напоминал тихих, которые раньше тоже обитали в городе, но никогда не мешали бродяге жить. Ему было бы жалко убивать тихого, не говоря уже о несправедливости подобного деяния. Оно означало бы, что бродяга взял на душу еще один черный несмываемый грех.

Он буквально разрывался между страхом Божьим… и Его же приказом любой ценой защитить Малышку.

— Надо поговорить, — сказал Седоволосый, и лишь тогда бродяга окончательно раздумал стрелять. До него дошло, что без посторонней помощи он не сможет уберечь Малышку от надвигавшегося зла. Обнаружить убежище — дело времени, да и нельзя просидеть в подземелье вечно.

Но было что-то еще, помимо этих, чисто рассудочных, аргументов. Он ощутил некое отдаленное родство с Седоволосым и попытался вспомнить, когда в последний раз испытывал нечто подобное. Оказалось, очень давно. А людьми, часть которых он принимал за братьев по несчастью, были другие пациенты психушки, где он провел долгие двенадцать лет.

Бродяга опустил руку с пистолетом, после чего спросил:

— Сейчас утро или вечер?

84. Каплин: «Используй Оджас»

На словах это звучало не слишком вдохновляюще, а на деле предстало и вовсе чем-то беспросветным, причем в прямом смысле слова. Когда выяснилось, что идти доведется подземельем, Каплин хотел было отказаться наотрез (он даже в метро никогда не спускался) — просто чтобы увидеть, к какой аргументации прибегнет ведьма и что сможет с ним сделать. Так сказать, сдаться на милость. Не верилось, что это будет хуже, чем сунуться к ребятам, которые следят за чистотой рядов в здешнем концентрационном раю.

Но он переоценил собственную важность — прежде всего, в ее глазах. То ли из-за болезни, то ли по причине излишней цивилизованности, вселяющей веру в мифические права человека и гарантии личной безопасности, он как-то упустил из виду, что всё случившееся с ним было его проблемой, для решения которой он еще ничего не предпринял, да к тому же прозевал момент, когда с проблемой можно было благополучно разминуться, сделав проекту ручкой. А теперь всё выглядело как еще одно подтверждение папиных слов: «Каждый платит за себя». Если в счет включены еще и удовольствия, то Каплин мог считать, что с ним обошлись справедливо, какую бы странную форму эта самая справедливость не принимала, маскируясь под черную полосу в жизни или чей-нибудь злой умысел.

Итак, он открыл рот, чтобы отказаться. Возможно, даже для того, чтобы завуалировано послать ведьму туда, где действительно был бы не прочь ее увидеть — когда ему полегчает. И тут его взгляд, избегавший ее неестественно светящихся глаз, снова упал на окно. За стеклом он увидел нечто, заставившее его на какое-то время забыть, насколько ему хреново.

Он встал из-за стола и сделал несколько шагов к окну. Увиденное поразило его гораздо сильнее, чем он хотел себе признаться. Тем более что там, снаружи, не происходило ничего особенного — никто не ходил по воде, и свиньи не парили в небе. Пейзаж оставался безлюдным, и никакого намека на человеческое присутствие. Над мертвым городом тихо шел снег.

Конечно, это не было настоящим январским снегопадом и, скорее, напоминало первое дыхание зимы в ноябре, когда редкие снежинки крупой посыпают голую землю и жидкая грязь покрывается по утрам тонкой коркой льда. Здесь всё это выглядело как реквием по мечте. А заодно по самому Каплину, безнадежно заблудившемуся в чужом, на редкость устойчивом кошмаре, похожем на постмодернистский роман, автору которого проще признать несостоятельной любую действительность, чем себя. Но всё же отличие имелось: от этой реальности он не мог проснуться.

Это был не его мир — окончательно и почти бесповоротно. Он понял, что без посторонней помощи ему отсюда не выбраться. Возможно, никогда не выбраться. Но пока еще надежда была.

— Как насчет теплой одежды? — спросил он, не оборачиваясь.

— Без проблем, — с готовностью отозвалась ведьма. — Пойдем.

Он ничего не мог с собой поделать — даже если ему казалось, что это еще один шаг в заранее расставленную ловушку. Они вышли за дверь. То, что он видел через стекло, не было обманом зрения. Внутренний жар не спас от наружного холода. Каплин догадывался, что мгновенно сделался синим, а трясло его уже давно. Теперь, возможно, стало трясти еще сильнее.

Он покосился на ведьму. Эта, похоже, вообще не замечала перепадов температуры. Ее кожа всё так же отливала медью и казалась твердой. Он подавил в себе желание проверить это — тем более что у него не было при себе ничего, чем можно вскрыть хотя бы консервную банку…

Он последовал за ней. Она обогнула дом и направилась к пустующему вольеру. Но оказалось, что не такому уж пустующему. Во-первых, внутри имелось несколько кучек дерьма. Во-вторых, в дальнем углу лежал человек. Судя по снежинкам, которые падали на его лицо и не таяли, он был мертв, и уже достаточно давно. Вблизи стала очевидной причина смерти: голова была свернута набок так сильно, словно последнее, что он собирался сделать при жизни, это посмотреть на собственную спину. Крови нигде не было — разве что под снегом.

На лице мертвеца этот снег образовал что-то вроде ажурной маски. Тем не менее Каплин был уверен, что видит его впервые. В противном случае он запомнил бы клочковатую рыжую бородищу и надбровные дуги, которым позавидовал бы питекантроп, — они смахивали на козырек над провалившимися глазами. На мертвеце был длинный плащ неопределенного цвета, подбитый густым темным мехом и с капюшоном, болотного оттенка штаны и огромные грязные сапоги с необычными подковами в виде трилистника, напомнившими Каплину старую эмблему фирмы «adidas».

Несмотря на удручающее состояние мозгов в результате термообработки, он еще не утратил способности выстраивать элементарные логические цепочки. Ну что же, вот он и узнал, как выглядит собаковод. Не похоже, что с такими можно договориться по-хорошему. Более того, не похоже, что при встрече ему вообще дадут открыть рот. «Оглянись вокруг, — напомнил он себе. — У тебя есть выбор?»

— Одевайся, — сказала ведьма и ткнула пальцем в мертвеца.

У него стало кисло во рту. И не только кисло. Одновременно он почувствовал привкус ржавчины, откуда-то повеяло запашком разложения.

— Это всё, что ты можешь предложить?

— Ты думал найти здесь магазин?

— Нет, не думал… Смотрю, джинсы на тебе почти новые, и прикидываю, с кого ты их сняла.

— Джинсы — это чтобы ты соображал головой, а не членом. Ты явно не из тех, кто умеет контролировать свою сексуальную энергию.

— Напрасно старалась. Ты не в моем вкусе. — Тут он соврал. Она была очень даже в его вкусе. В другом месте и в другое время его основной инстинкт наверняка не дремал бы, но в том-то и дело, что и время было неподходящим, и место ой не то…

— Ну так что, будем трепаться, одеваться или обойдешься?

— Может, скажешь, как ты это делаешь?

— Делаю что?

— Стоишь почти голая, и мороз тебе по фигу…

— Научись слушать для начала. Я же только что сказала: «контроль». Не растрачивай энергию попусту. Используй Оджас.

Каплин хотел сплюнуть, однако во рту было сухо, как в колбе лампы накаливания. В результате он просто обреченно шагнул к мертвецу. Когда нагнулся, в глазах у него потемнело. Накатила тошнота, но с этим он справился. Справиться с собаководом оказалось сложнее. Тот был чертовски тяжелым и вдобавок полностью окоченевшим. «Используй Оджас, твою мать! — издевался внутренний голос, пока Каплин корячился, пытаясь перевернуть мертвеца сначала на один бок, затем на другой. — А может, ты не расслышал и она сказала „джаз“?..»

Спустя несколько очень долгих минут он с большим трудом освободил собаковода от плаща. Ведьма со всем своим «Оджасом» не очень-то рвалась ему помогать. Мертвец остался в сюртуке грубого сукна со множеством карманов и в штанах, которые могли быть отдаленными предками джинсов, — с заклепками в паху и брезентовыми накладками на коленях.