Сыск во время чумы - Далия Трускиновская

– Пошли, мусью, – сказал Федька Клаварошу. – Завтра до церкви добежим, свечку Богородице поставишь, да образ молодого барина выменяй… Ваша милость, чей образ-то искать?

– Господин Тучков у нас февральский, – подумав, отвечал Архаров. – Спроси в церкви хоть у дьячка, какой там святой Лев в феврале…

И тут он вспомнил Устина, все еще сидевшего в чулане еропкинского дома и в душе, очевидно, сто раз пережившего собственную казнь.

И подумал – коли мортусы уже довольно наказаны за свои грехи тем, что полгода жили бок о бок с чумой, и сама чума их пощадила, так ведь и этот самый Устин Петров, возможно, получил свою кару – и под виселицей каждую ночь, поди, раз по пятнадцати стоял, и потерял лучшего друга, за которого сам себя казнит, кажется, более, чем за непонятное соучастие в убийстве митрополита.

Но тут же Архаров сам себе приказал прекратить рассуждения о божественной справедливости – не гвардейское это дело. Потом уже можно будет потолковать со Шварцем, для коего справедливость – подвал без света с Салтычихой-людоедкой внутри. Сейчас же надобно как-то выпроваживать мортусов из особняка. Ишь, встали и глядят… и как ведь глядят!..

В их лицах – пока эти лица не скрылись под колпаками, – была усталость, но не та, что от тяжкого труда. Их труд можно было назвать опасным, но не тяжким. Усталость от прежней жизни была в них, и еще – тоска. Словно бы эти бывалые, тертые и много что презирающие мужики хотели перейти в иную жизнь – ту, где все попроще, потише, без всплесков внезапного богатства, в жизнь, спокойное течение которой становится заметно лишь по тому, как растут дети…

– Нет, о нет, – не унимался Клаварош. – Я обязан показать благодарность! Все спрятано, чужой найдет ля трезори с затруднениями, я покажу!

– Ну, черт с тобой, показывай, – согласился Архаров. – Коли там немного добра. Подождите, ребята, может, он и прав – завтра будем опечатывать, так чтоб и без него понять, что к чему… Федя, возьми факел, пойдешь с нами.

Клаварош повел через весь дом, одновременно рассказывая про расстрелянного вожака мародерской шайки – Якова Григорьевича, как он всех держал в ежовых рукавицах и не позволял тут же делить награбленное, а велел выжидать спокойного времени.

Пришли в спальню самой госпожи графини. Клаварош опустился на четвереньки и выгреб из-под кровати два ночных горшка, весьма вонючих.

– Не извольте сердиться, – сказал он. – Это так разумно придумано.

Он лег на пол и по пояс исчез под кроватью. Вдруг оттуда вылетел узелок, за ним другой.

– Не тронь! – удержал Архаров Федьку. – Из зачумленных домов взято, тут без уксуса не обойтись.

Вылетел третий узелок, покрупнее, за ним четвертый. Они скользили по полу и утыкались в стенку с весомым бряком. Вдруг под кроватью заскрипело, затрещало, и Клаварош принялся поминать по-французски дьяволов в несметных количествах. При этом он еще брыкался длинными ногами.

– Эй, тебя там черти, что ли, дерут? – спросил Архаров, а Федька засмеялся.

Ноги переместились, теперь они были расположены наискосок.

– Да ладно тебе, мусью, – сказал Архаров. – Я понял, где у них главная казна хранится. Завтра пришлю солдат, они кровать сдвинут…

Хотя при взгляде на это ложе Архаров усомнился, можно ли его вообще поколебать. Похоже, оно строилось одновременно с домом и было явлением не столь мебельным, сколь архитектурным. По крайней мере, колонны, на которых держался тяжелый балдахин, производили впечатление едва ль не гранитных. И размерами графская постель внушала почтение – на ней можно было бы разместиться вчетвером без всякого стеснения.

Одна Клаварошева нога, согнувшись, полностью пропала под кроватью.

– Уйдет! – испугался Федька.

Но Клаварош всего лишь искал точку опоры и нашел ее в толстой кроватной ноге.

Из-под края покрывала выехал небольшой сундучок и встал, всем видом приглашая: откройте!

– Не трожь, дурень! – запретил Архаров Федьке. – Сказано же – зачумленное. Что там еще, мусью?

Клаварош вылез, весь в пыли и паутине.

– Благоволите открыть, – почти без французского проноса сказал он. Видать, успокоился, подумал Архаров и тут же велел ему открывать самому, но через какую-нибудь тряпицу.

Графиня Ховрина, уезжая, оставила постель такой, какова та была с утра, в момент пробуждения и начала сборов. Клаварош вытянул простыню, сквозь нее взялся за крышку, достал из кармана нож и, придерживая сундучок, ловко вскрыл ножом несложный замок. Крышка откинулась.

– Ишь ты! – воскликнул Федька.

– Убери лапы! – рявкнул Архаров и встал перед сундучком в излюбленной своей позе – расставив ноги пошире, как бы сидя на воздухе, сильно нагнувшись вперед и упершись руками в колени. Федька же навис над ним с факелом.

Содержимое было какое-то подозрительное – монеты вперемешку с украшениями и даже нательные кресты – золотые и серебряные.

– Мать честная, Богородица лесная! – воскликнул Архаров. – Никак это наш сундук! Откуда он тут?

– Не знаю, чей сундук, а взят в лавке, – сказал Клаварош. – Стоял в мешке, взяли вместе с мешком, потом вынули и увидели.

– В какой лавке?

Клаварош несколько смутился.

– В той, что вы раздербанили? – пришел на помощь Федька.

Клаварош посмотрел на Архарова – не понял вопроса.

– В лавке, на которую вы сделали налет, – объяснил Архаров.

– О, да, там. Мы думали, в мешке провиант. Он стоял там, где крупы и бочки… сверху – иные мешки…

– Спрятали, значит… А кто нес мешок? – для надежности спросил Архаров.

– Дьяк, – не сразу вспомнив слово, отвечал Клаварош.

Все сходилось – Устин жаловался, что велели тащить тяжелое и угловатое.

Осталось лишь понять, как сундук с деньгами на всемирную свечу попал в подвал лавки на Маросейке. В том, что это именно он, Архаров не сомневался, – то, что там, в лавке, сошлись вместе три меченых рубля, было пока необъяснимо и непонятно что означало по человеческому разумению, но есть же еще и приметы, которые подготавливает для умеющего видеть сам Господь Бог. Те же особенности лиц – они ведь для того Господом устроены, чтобы по ним читал тот, кто умеет видеть.

Архаров, собственно, не очень рассчитывал отыскать сундук целым и невредимым. Сундук был той ниточкой, по которой можно было выйти на убийц митрополита – не более. В том случае, разумеется, если убийство было совершено сознательно. После того, как главный подозреваемый, Митька, погиб, а второй подозреваемый Устин явно взял на себя не свою вину, Архаров уж засомневался в своих расчетах.

Он сел на стул возле сундука и крепко задумался.

Тот, кто спрятал сундук среди провианта в лавке на Маросейке был известен, возможно, одному лишь покойному косому Арсеньичу, царствие ему небесное. Знает ли этот человек, что лавка разгромлена, а сундук на Устиновой спине приехал в особняк графов Ховриных? Стоит ли ждать его здесь?

Коли не знает – то можно тут сидеть хоть до морковкина заговенья, а дождаться разве что возвращения хозяев дома. Не навеки же проклятая чума, авось к Рождеству ее мороз и доканает.

Коли знает – положение двоякое.

Он может махнуть рукой на сундук, решив, что он с прочим имуществом мародеров достался солдатам и теперь находится в особняке на Остоженке. Но сие – коли сундук ему дался легко, допустим, был найден… не на улице, разумеется, но как-то случайно у него оказался…

Но коли этот треклятый сундук требовал от него напряжения всех сил и способностей, он не пожелает так просто расстаться с мечтой о богатстве. Он до последнего будет бороться за добычу.

Наутро в Зарядье уже будут знать, что во дворе ховринского особняка расстреляли мародеров. Поди утаи такое… Маросейка не настолько далеко от Зарядья, и чума распространению новостей – не помеха. Коли этот злодей уже проведал, что лавка разгромлена и сундук исчез, то он, поди, уж догадался, чьих это рук дело. Хотя слух о том, что якобы к этому делу причастна орловская экспедиция, и не удалось задушить в зародыше, однако злодей, может статься, и не совсем дурак. Хорошо бы он понял, что сундук оказался в ховринском особняке, и попытался его оттуда изъять…

Архаров принял решение.

– Утром скажу вашему сержанту – пусть бы вас послал покойников со двора забрать, – сказал он Федьке. – Похороните с зачумленными.

– Похороним, а как же, – пообещал Федька, – а потом их всех вместе отпоют, так всегда делается.

– Про это – никому ни слова, – продолжал Архаров, показывая на сундук.

– Не дурак! – воскликнул Федька.

– И даже так скажи товарищам – ни черта мы тут не нашли, одно тряпье. И всем так говори. Я знаю, вы нищих подкармливаете. И нищим скажи – знаешь-де, что солдаты особняк приступом взяли, да ни хрена там не нашли.

– Не дурак, – повторил Федька. – А кто будет в засаде?

– Какая, к чертям, засада? – возмутился Архаров. Федькина догадливость была совсем некстати.