Конец российской монархии - Александр Дмитриевич Бубнов

переживала исключительно тяжелое время. После блестящих успехов первого периода войны, ознаменовавшихся разгромом австро-венгерских вооруженных сил и занятием почти всей Галичины, русские армии вынуждены были к глубокому отходу.

Уже весною названного года германское верховное главнокомандование, встревоженное успехами русского оружия, изменило круто принятый им вначале план войны, по крайней мере на ближайший период времени.

Создав на Западном фронте почти неодолимую стену укреплений, оплетенных проволокою и усиленных мощной артиллерией, германцы достигли возможности безбоязненной переброски значительных сил на свой восточный фронт против нас.

Русская армия становилась, таким образом, главным предметом действий. В соответствии с сим даже главная немецкая квартира была перемещена на восток, в небольшой городок Плесе, расположенный в Силезии, почти на границе с Австрией.

18 апреля, после невиданного по силе артиллерийского обстрела, весьма скоро сровнявшего наши слабые укрепления с землею, соединенные германо-австрийские силы атаковали нас на участке между рекою Вислою и подножием Бескид и принудили к отходу. Фронт наш был прорван, и русские армии, далеко углубившиеся к этому времени в Карпатские горы, были поставлены в очень трудное положение.

Отбиваясь от наседавшего неприятеля почти голыми руками из-за недостатка вооружения и огнестрельных припасов, отвечая на его десятки и сотни выстрелов лишь одиночными патронами, русские войска стали шаг за шагом отходить с гор и затем потянулись к реке Сан.

На этой реке они предполагали организовать новый фронт обороны. Но прибытие свежих немецких дивизий, дополнительно переброшенных с французского фронта, не дало возможности выполнить этого намерения, и русские армии оказались вынужденными к дальнейшему отходу из Галичины.

Силы наших противников постепенно увеличивались, и фронт их наступления расширялся. Германцы атаковали нас не только в Галичине, но и в русской Польше. В руки неприятеля последовательно перешли Львов и Варшава. Истекая кровью и лишенные чьей-либо поддержки, русские армии продолжали свой отход, нанося время от времени жестокие контрудары своим противникам.

В августе русскими войсками была оставлена уже почти вся русская Польша и Галичина…

РУССКИЙ ИМПЕРАТОР СТАНОВИТСЯ ВО ГЛАВЕ ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ

— Могу представить себе, что передумали вы за эту ночь! — с такими словами обратился ко мне великий князь Дмитрий Павлович, молодой стройный офицер лейб-гвардии конного полка, состоявший при Верховном главнокомандующем русской действующей армией великом князе Николае Николаевиче.

Это было 10 августа 1915 г. в Могилеве, в доме местного губернатора, занятом по случаю войны под помещение Верховного главнокомандующего. Лишь несколько дней тому назад Ставка была перенесена в этот город из Барановичей.

Двухэтажный губернаторский дом стоял на высоком берегу Днепра, у начала спуска к нему, и был окружен небольшим, но тенистым садом. Своим фасадом и главным подъездом дом этот примыкал к довольно обширной открытой площадке. Из верхнего этажа дома, где помещалась столовая великого князя Николая Николаевича, открывался чудесный вид на Заднепровье, покрытое зелеными лугами, далее переходившими в обширные хвойные леса.

Мы, ближайшие сотрудники Верховного главнокомандующего, приглашенные раз и навсегда к его столу, собирались к завтраку…

С самого начала войны я занимал должность генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем, и к моим обязанностям относилась разработка всех вопросов, связанных с военными операциями. Начальник штаба генерал Н. Н. Янушкевич в этой работе принимал мало участия, и мне приходилось решать многие вопросы почти самостоятельно.

Я не могу сейчас точно припомнить, какими словами ответил на сочувственную фразу Дмитрия Павловича. Озабоченный развертывавшимися событиями, я не придал ей особого значения, полагал, что она вызвана каким-то случайно прочитанным им донесением тревожного характера из числа тех, которые в изобилии поступали с фронта в Ставку.

Однако обращение молодого великого князя ко мне, как сейчас будет пояснено, было вызвано совсем другими обстоятельствами…

По окончании завтрака я прошел в свой рабочий кабинет и принялся за разборку поступивших донесений. Кабинет этот находился в соседнем здании казарменного вида, в котором в нормальное время помещались губернские учреждения. С переходом Ставки в Могилев здание это было отведено под управление генерал-квартирмейстера.

Спустя некоторое время ко мне почти ворвался начальник штаба генерал Янушкевич. Он взволнованным голосом сообщил мне, что великий князь Верховный главнокомандующий, который в период моей работы в Ставке относился ко мне с исключительным доверием и вниманием, просит меня немедленно к себе.

— Его высочество, — добавил Янушкевич, — очень огорчен тем, что о смысле вчерашнего посещения Ставки военным министром вы узнали не лично от него.

Под влиянием этих слов в моем мозгу быстро промелькнули и стали смыкаться в цепь некоторые отдельные факты, на коих мне раньше не приходилось останавливать свое внимание.

— Но я и до сих пор нахожусь в фактическом неведении о происшедшем, — не без удивления ответил я. — Только теперь, после ваших слов, я начинаю догадываться, в чем дело, хотя пока еще не уясню, насколько широко намечены предстоящие перемены в составе Ставки.

С этими словами я вместе с начальником штаба отправился к Верховному главнокомандующему.

Чтобы понять мои догадки, необходимо заметить, что со времени неудачного для нас поворота событий на фронте уход великого князя Николая Николаевича с поста Верховного главнокомандующего назревал и, по-видимому, являлся неизбежным.

Великий князь отдавал себе отчет в создавшемся положении и считал наиболее вероятным заместителем своим в той или иной роли генерала М. В. Алексеева — главнокомандующего Северо-Западным фронтом, человека весьма почтенного, рассудительного, достаточно спокойного и вполне подготовленного своей предшествовавшей службой к широкой стратегической работе. Уже с момента отхода наших войск из Польши в руках генерала Алексеева сосредоточилось управление значительным числом армий, и главная задача по выводу их из польского мешка выпадала на долю командования Северо-Западного фронта.

С некоторыми решениями генерала Алексеева великий князь, насколько мне известно, не соглашался, но, ввиду поколебленного своего положения, не решался проявить волю в твердой и определенной форме. Однажды в словесном докладе я счел своим долгом отметить создавшееся ненормальное положение, особенно вредное в тяжелый период отхода русских войск в пределах собственной территории. Я высказал великому князю свои мысли со всею откровенностью, к которой обязывало мое положение.

— Пока вы Верховный главнокомандующий, — заключил я свой доклад, — ответственность лежит на вашем высочестве. Вас, а не кого-либо другого будут обвинять и в излишне глубоком, может быть, отходе, и в недостаточной настойчивости по образованию Северного фронта для прикрытия путей к Западной Двине.

Великий князь спокойно и внимательно меня выслушал, но положение не изменилось. Верховное главнокомандование в течение последних чисел июля и начала августа продолжало себя держать слишком нейтрально по отношению к событиям на фронте.

«Очевидно, дело подошло теперь к своей естественной развязке», — подумал я, направляясь в губернаторский дом к великому князю.

ПИСЬМО-РЕСКРИПТ ВЕЛИКОМУ