Конец российской монархии - Александр Дмитриевич Бубнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
УСЛОВИЯ РАБОТЫ В СТАВКЕ
Однако не так расценивалась личность великого князя при Дворе. Там его не любили и ему не доверяли. Его возраставшая популярность пугала тем сильнее, чем больше под влиянием военных неудач продолжалось давно уже начавшееся падение престижа существовавшей власти. Особенно волновалась императрица Александра Федоровна, влияние которой на императора и государственные дела с каждым годом возрастало. В письмах к царственному супругу она всячески старалась очернить Ставку и стремилась выставить великого князя опасным честолюбцем.
Ставку она называла «предательской», в соответствии с чем однажды считала необходимым преподать императору даже совет — хранить молчание о предполагаемой им поездке в войска, так как иначе «шпионы, находящиеся в Ставке, сразу же сообщат немцам, и тогда их аэропланы начнут действовать…».
«В обществе не понимают его положение, — писала она в другом письме о великом князе Николае Николаевиче, — нечто вроде второго императора, который во все вмешивается…»
Обвинения в стремлении к диктатуре в придворных сферах были столь определенны, что для разжигания чувства ревности у императора великого князя Николая Николаевича уже довольно громко называли Николаем III.
Как видно из обнародованных записей прений, происходивших в секретных заседаниях Совета министров, в августе 1915 г. даже в среде правительства существовало опасение — как бы освобождение великого князя Николая Николаевича от должности Верховного главнокомандующего не вызвало в Ставке волнений или даже не привело к возможности сопротивления.
— Должен сознаться, — докладывал Совету министров военный министр генерал Поливанов, отвозивший великому князю в Могилев высочайшее письмо об его увольнении, — что я не был уверен в благополучном исходе моей миссии…
В таком же роде писала императрица несколько позднее своему супругу: «Я еще волнуюсь, пока не будет сделано в Ставке и пока Н. (великий князь Николай Николаевич) не уедет. Только тогда я почувствую себя спокойной…»
Надо быть очень злостно настроенным против великого князя, чтобы распространять о нем столь нелепые слухи или совсем не знать его духовного облика, чтобы питать какие-либо опасения в изложенном выше смысле.
Великий князь был воспитан в глубоко патриархальном духе. И несомненно, являлся одним из самых лояльных и преданных императору Николаю II людей.
При описанном положении могла ли существовать согласованность в работах фронта и тыла, та согласованность, которая одна способна была обеспечить победу в надвинувшейся грандиозной войне? Конечно, этой солидарности не было и быть не могло.
Несмотря на высокое и крайне ответственное положение Верховного главнокомандующего и высших чинов его штаба, к их требованиям и заявлениям нередко на самых верхах проявлялось недоверие. Сообщенные расчеты подвергались неавторитетной проверке, из-за чего терялось много драгоценного времени.
Бывший военный министр, передавая о своем согласии отпустить на театр военных действий одного из подведомственных ему генералов, говорил мне:
— Я обязал его для проверки заявлений Ставки доставлять мне неофициальные сведения о действительных потребностях войск, так как считаю, что данные Ставки преувеличены.
Одновременно в главных управлениях военного министерства не могли отказаться от слишком бюрократических навыков, вместо живого дела — обеспечения армии соответственным снабжением и подготовки для нее боеспособных элементов — продолжался привычный бумажный поток. В результате армия осталась без вооружения и огнестрельных припасов, ряды ее стали сначала редеть, а затем заполняться полусырым — в смысле подготовки — человеческим материалом.
Не лучше обстояло дело согласования требований, предъявлявшихся фронтом, с работой и распоряжениями остальных министерств империи. Результаты этой несогласованности стали особенно чувствительно сказываться на населении в период отхода наших армий на собственную территорию и отнесения границ войсковых тыловых районов в глубь страны. Начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу Янушкевичу, взявшему лично на себя решение всех внутренних вопросов, касавшихся интересов войск, несмотря на кажущуюся авторитетность его в тыловых вопросах (он был профессором военной академии по кафедре администрации), не удалось ни проявить должной уравновешенности, ни завоевать необходимого влияния в правительственных сферах. В результате получилось нетерпимое двоевластие и резко определились два враждебных лагеря: фронт и тыл.
Но согласованности не существовало не только в работе этих двух лагерей, но и в пределах самого тыла.
Во главе Совета министров стоял престарелый государственный деятель Горемыкин, который одним своим согбенным видом и расслабленным здоровьем не отвечал требованиям переживавшегося грозного времени. Хотя Горемыкин и пользовался доверием императора и особенно императрицы, называвшей его нашим милым стариком, это доверие покоилось всего более на его испытанной преданности самодержавной воле царя.
Самый Совет министров состоял из лиц, назначаемых на министерские посты по личному избранию государя, вообще не спаянных ни одинаковыми убеждениями, ни даже общей программой. Среди них, несомненно, были люди, глубоко любившие свою Родину и желавшие ей добра, но разно понимавшие пути к этому добру и лишенные даже возможности доведения до сведения монарха своих взглядов.
Государь не любил возбуждения общих вопросов отдельными министрами и всегда умело пресекал попытки, делаемые в этом смысле. Председатель же Совета министров не отражал настроений, царивших не только в обществе, но даже в Совете, полагая, что долг верноподданных — слепое подчинение «Божию помазаннику».
— На пороге могилы мне поздно менять свои убеждения, — говорил он, когда ему указывали на архаичность понимания им своего долга. — Убедите его величество, чтобы меня убрали.
Но его не убирали…
КАК БЫЛА ПРИНЯТА СМЕНА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДОВАНИЯ
«4 августа, после обычного доклада, — рассказывает в своих воспоминаниях бывший военный министр Поливанов, — государь высказал мне, что намеревается вступить в верховное командование армиями…»
На возражение о трудностях, сопряженных с таким намерением, император Николай II ответил:
«Я много размышлял по сему поводу, и принятое мной решение является вполне твердым».
Об этом разговоре государь разрешил военному министру предупредить лишь одного председателя Совета министров Горемыкина.
Горемыкин отнесся к известию, сообщенному ему военным министром, со свойственной его характеру покорностью:
— Что же делать? Так угодно его величеству…
Но иное отношение встретило это известие в среде членов Совета министров. Большинство министров считало государя по его личным качествам неподходящим для роли активного вождя действующих войск. Сам же решение — отбыть на постоянное пребывание к армии — не соответствовало условиям времени. «Вы, — говорили они Горемыкину, — понимаете ваш долг перед царем в слепом исполнении его воли; мы же полагаем нашей обязанностью предупредить государя о гибельных опасностях, кои могут быть в результате его намерения».
21 августа по настоянию большинства министров император Николай II собрал у себя в Царском Селе Совет министров, чтобы выслушать тревожившие его членов мысли. С горячими речами выступили большинство министров, убеждая государя
