Грета Гарбо и ее возлюбленные - Хьюго Виккерс

Сесиль описывает в дневнике свою встречу с Мерседес. На протяжении года им не раз доводилось перемывать косточки Гарбо. Поначалу Мерседес могла похвастать большей осведомленностью, но затем Сесиль оставил ее далеко позади. Временами он чувствовал, что ему не следует вести с Мерседес разговоры о Гарбо, однако это был не тот случай.

Мерседес сказала Сесилю:

— Ей вредно играть роли героинь даже слегка помешанных — например, чересчур меланхоличных или тех, кто кого-нибудь убил, — потому что она тотчас отождествляет себя со своей ролью и забывает, кто она такая.

Мерседес проконсультировалась с экспертом-графологом, и тот сказал ей, что «Гарбо — поистине великая и удивительная личность, словом, человек неординарный». Этот почерк вполне мог принадлежать актрисе, однако невозможно, чтобы эта особа была способна на такую малозначительную работу, как работа актрисы. Она представляет собой сплошное сочетание величия и мелочности. Мерседес называла ее «стихийным явлением». А еще она поведала Сесилю, что когда они вдвоем с Гарбо отправились в Сьерра-Неваду, то Грета вела себя как маньяк, как фавн — словно некий зверек, бегающий вверх-вниз по скалистым склонам, льнущий к ним, цепляющийся за них и верещащий от радости.

Meрседес в корне не одобряла нынешний стиль жизни Гарбо. Та якобы когда-то сказала ей:

«Я всего лишь вместилище всяческих страхов: я пугаюсь буквально всего — даже в поезде, даже в такси, по ночам и т. д.».

Мерседес сделала следующий вывод: «В этих городах она ведет такую неестественную жизнь».

Сесиль умолял Гарбо, чтобы она слегка поднажала на Гарри Крокера — поскорее подготовить необходимые для получения американского гражданства бумаги, чтобы таким образом она могла встретиться с ним в Нью-Йорке. Позднее ему в голову пришла новая идея:

«Обратись за британским гражданством. Хорошенько подумай, и пусть это станет твоим решением на 1951 год. После этого ты станешь Праздником всей Британии.

Мое дражайшее Пугливое Сердце, я посылаю тебе свой нежнейший привет».

5 декабря Сесиль приехал в свой «родной» отель «Шерри-Нидерланд», где он всегда останавливался с существенной скидкой в номере-люкс имени Сесиля Битона, поскольку Сесиль был его дизайнером. Гарбо оказалась в Нью-Йорке и пребывала в состоянии крайней нервозности. Однажды на приеме у врача она ни с того ни с сего разразилась слезами.

«У вас есть близкий друг или подруга?»

Гарбо не ожидала такого вопроса и от удивления прекратила лить слезы. Встретившись с врачом в следующий раз, она поинтересовалась:

«Вы что, решили, что я лесбиянка?»

«Господи, да нет, конечно, — отвечал тот. — Я имел в виду любого близкого человека. Вы живете слишком одиноко».

Сесиль и Гарбо возобновили свои совместные прогулки в Центральном парке, регулярно навещая Кейти, свою любимицу, самку орангутана. В конце своего пребывания, перед возвращением в Британию, Сесиль подвел итог сделанным успехам:

«До обидного короткая, но полная приятных моментов встреча. Когда я прибыл в Нью-Йорк, то неожиданно застал там Г. Она прилетела из Голливуда за три дня до этого, чтобы встретиться с Ласло из-за сыпи, что появилась у нее на подбородке. К тому времени, как мы встретились с ней, все уже было в порядке.

Мой первый вечер в Нью-Йорке мы провели вместе и были абсолютно счастливы. Вскоре ей предстояло возвратиться к себе в Калифорнию и ждать, когда будут готовы бумаги о ее натурализации.

После чего началось изматывающее ожидание. «Зачем я только вернулась? Ну почему я не осталась в Нью-Йорке до Рождества?» Ожидание явно затягивалось. У Гарбо была сильная простуда, и ей никак не удавалось от нее избавиться. Отправилась проведать агента — и вновь никакой повестки. Наконец бумага пришла. Фотографии в газетах по всей стране: Гарбо — подумать только, последний крик зимней моды — в вуальке! Эта вуалька в горошек, по мнению Гарбо, служила ей отличной защитой, чтобы люди не узнавали ее на улице, — отсюда И новый имидж.

Затем у Гарбо снова разыгрался синусит, и возвращение в Нью-Йорк пришлось отложить. И если бы я не отложил свой отъезд, то больше бы не встретился с ней; однако благодаря стечению обстоятельств смог увидеться с ней еще дважды. Каждый раз мы с ней понимали друг друга с полуслова, и в день моего отъезда я ощущал, что сделал несколько семимильных шагов вперед и что она, наконец, проявила себя эмансипированной женщиной, высказав желание наконец-то начать новую для себя жизнь в Англии.

Как-то вечером мы пошли с ней на премьеру новой постановки моего балета «Камилла». Когда перед началом представления я прошел за кулисы, участники сказали, что очень на меня обидятся, если я не выйду вместе с ними поклониться перед публикой. Когда после спектакля аплодисменты вынуждали меня идти за сцену, я спросил у Гарбо, как она к этому отнесется.

«Нет, нет, ни в коем случае!»

Она была в ужасе, но я все-таки пошел. Когда я вернулся на свое место в партере, она все еще не могла прийти в себя от потрясения.

«Зачем тебе надо было это делать? Ты уже внес свой вклад в постановку, зачем же тебе теперь выставлять себя на всеобщее обозрение? Как ты можешь ставить себя на одну доску со всякими инженю?»

И тогда я понял, как вульгарно выставил себя напоказ и как в который раз природное чутье не подвело Г. — ведь в ее чувствах и поступках вам бы ни за что не удалось обнаружить ни грана вульгарности. Ей от рождения присуще особое чувство собственного достоинства.

Совсем недавно ее буквально забросали предложениями выступить по радио или на телевидении. Она даже не удостоила эти просьбы ответом. Правда, одну телеграмму она все-таки показала Джорджу, который отреагировал на это следующим ответом:

«Ты уж извини, но это нечто такое, от чего ты не имеешь права отказываться — у тебя уйдет на это не более получаса, зато посмотри, какие деньги они готовы заплатить. Ты просто совершишь глупость, если откажешься».

«А вот и нет. И деньги их мне тоже не нужны. Ничто на свете не вынудит меня пойти на подобные вещи рады саморекламы. Зачем мне это, зачем?»

и она снова заговорила о том, что бы ей хотелось сыграть. Она причитала:

«Будь у меня возможность играть одной, когда мне этого захочется. Будь у меня возможность взлететь, устремиться ввысь. Но ведь все зависит от совершенства механических вещей. При помощи камеры можно снять бессчетное количество дублей, а если вам не по душе аудитория, то как унизительно играть на потребу публике. Я не люблю играть даже в присутствии электриков, но как-то раз меня попросили сняться в фильме, где действие происходит в Венеции. Но это уже совсем не для меня — в Италии, где люди любят таращиться на тебя во все глаза».