Грета Гарбо и ее возлюбленные - Хьюго Виккерс

В Италии фоторепортеры — сущие бандиты; будь у меня оружие — клянусь, я бы уложил их на месте, как, например, в тот день, когда у меня с собой была трость — и, господи, как меня подмывало тогда поразбивать им камеры, но я понимал, что это чревато скандалом. Они ни перед чем не остановятся, лишь бы заполучить ваш снимок — или что-нибудь еще.

Я спросил:

— А почему ты не согласилась сфотографироваться, когда впервые вступила на палубу? Разве раньше ты этого не делала?

— Я делала это четыре раза в жизни, можно подумать, тебе неизвестно, что делала это через силу — уж таков мой характер, я это ненавижу и не могу себя изменить. И потом, начинает казаться, что можно ускользнуть, и, потом, стоит им обнаружить, что ты их перехитрила, как они бросаются за тобой в погоню и пытаются заставить тебя покориться, но как только такое случается, ты отказываешься покориться им — а затем это происходит. Я потеряла сон и покой. В Риме я всего лишь дважды вышла на люди. Один раз в Галерею, а другой раз в церковь, и все равно не нашла душевного успокоения, потому что когда-то давно я привыкла сниматься в фильмах. Просто ужасно, стоит только задуматься, что у тебя нет ровно никакой личной жизни. И ты не можешь позволить себе никакой свободы — что коль уж пресса отправилась за тобой в погоню, то здесь уж ничего не поделаешь!..»

Сесиль еще раз повторил свое приглашение в Англию, но Гарбо ответила:

— Я не могу позволить, чтобы мой спутник возвратился домой один, — просто сказать, ну вот, у меня тоже есть свое приглашение и я остаюсь.

Позднее, предварительно договорившись, Сесиль отправился навестить ее и Шлее. Шлее принялся рассказывать историю о том, как ловко он перехитрил мошенников-кинодельцов. Его адвокатское чутье спасло их от куда более крупных неприятностей. Сесиля это мало убедило;

«И пока он пытался найти оправдание своим действиям, я проникся убеждением, что, возможно, он несет частичную ответственность за фиаско, постигшее этот проект, ведь он по сути дела был любителем, который взялся вести дело с профессионалами: то, как ему удалось взять в свои руки интересы Гарбо, вселяет тревогу, и я не вижу никакой возможности освободить ее из-под его влияния; и хотя общество друг друга их больше не возбуждает и они частенько сидят, не проронив ни слова, она придает чувство важности его тоскливому существованию, и вряд ли он позволит ей выскользнуть из его мертвой хватки. Она же, в свою очередь, до глубины души глубоко тронута его преданностью и его попытками помочь ей, и это еще теснее привязывает их друг к другу».

Когда Сесиль рассказал Диане Купер об их прогулках с Гарбо по лесу, та предоставила в его распоряжение свой дом в Шантильи, добавив при этом:

— Слуги будут от этого в восторге. Они обожают знаменитостей.

Гарбо, Шлее и Сесиль договаривались вместе пообедать в субботу вечером, но ввиду воскресной поездки в Шантильи этот обед не состоялся.

Воскресное утро было свежим и солнечным. Сесиль вел себя как пай-мальчик, поскольку Шлее впервые видел их вместе с Гарбо.

«Я чувствую, Шлее рад, что распознал отношения между мною и Гарбо. Это был первый раз, когда он видел нас вдвоем на протяжении столь долгого времени, между тем как до этого было столько суеты, и я наверняка казался неким загадочным упырем, который никогда не показывает себя, однако с которым постоянно приходится сражаться. Возможно, я ошибаюсь, предполагая, будто он страдает от душевных мук и ревности, тем не менее я изо всех сил стремился ублажить его, и, в особенности, когда мы возвращались домой на машине, я разговаривал главным образом с ним. Время от времени на протяжении всего дня я бросал на него полный ненависти взгляд, хотя и не уверен, что он это заметил».

Обед прошел успешно. Шлее был в восторге от того, что его принимают в доме бывшего посла. Более чувствительная по натуре Гарбо наслаждалась чистым воздухом и отправилась на прогулку по парку. За обедом разговор главным образом шел о жуликоватости Уолтера Вангера и прочих кинодельцов. Сесиль пристально наблюдал за Гарбо. Вот что он писал позднее:

«Она все еще прекрасней всех на свете, обладает удивительной аурой и магнетизмом, однако если вскоре она не возобновит свои труды и не вернется на актерское поприще, то обречена на медленную смерть. Сегодня был один из ее солнечных дней. Несомненно, наилучший; с тех пор как она приехала в Европу, вылазка в Шато де Шантильи оказалась полной идиллией. Она в восторге от геометрически правильных аллей, от чистой воды для купаний, от густой травы, от животных (она даже скормила половину своей сигареты козе!). Прислуга в Шантильи снисходительно не обращала на нее никакого внимания, и поэтому она могла свободно любоваться прелестями поместья и критиковать его уродства — по ее мнению, замок по-немецки слишком тяжеловесен, а еще ей не понравились кое-какие статуи и неряшливо посаженные растения. У Гарбо от природы великолепный вкус и потрясающее чутье.

В Грету словно дух вселился. Ей хотелось то полежать, то поваляться с боку на бок, то понежиться среди золотистых колосьев. Она вела себя как ребенок: опустившись на колени, набрала целый букет пшеницы.

Даже не верится, что все это действительно было, жаль только, что мне не удалось побыть с ней наедине. Однако сторожевой пес не оставлял нас ни на минуту, если не считать того момента, когда перед самым отъездом они изволили удалиться в уборную. Тогда Грета, помнится, шепнула мне:

— А ты не можешь приехать ко мне в Америку? Я знаю двух людей, которые бы охотно одолжили нам свой домик в пустыне, — сами они сейчас в Европе.

Но не успели мы еще немного пошептаться о важных для нас обоих вещах, как вернулся упырь, и я зашелестел банкнотами, притворившись, будто мы обсуждаем, сколько дать на чай Жану. По пути домой, уже в машине. Грета то и дело шептала мне:

— Может, ты свозишь меня на Монмартр? — но я знаю, что она говорила это только потому, что ей было известно, что я собираюсь в театр с Лилей (Ралли)…»

Чуть позднее тем же вечером Сесиля ожидал неприятный удар:

«Должен признаться, что я испытал нечто вроде шока, когда поздно вечером, возвращаясь домой, после того как проводил Лилю после театра, я неожиданно заметил в окно своего такси, что Гарбо и Шлее тоже едут домой в голубом автомобиле. Было видно, что они увлеклись беседой, что Грета смотрит на него с такой теплой и преданной улыбкой, что они так близко склонили друг к другу головы. И тогда до меня дошло, что на самом деле Грета вовсе не хворая бедняжка, что ей просто нравится думать, будто она устала, на самом же деле она способна на протяжении восемнадцати часов кряду обходиться без сна и отдыха и чувствовать себя при этом куда бодрее, чем я.