Холодная ярость - Дмитрий Петров

– Вы спросите, а дальше уж наше дело, – отрезал майор. – И кстати, поинтересуйтесь, кто их возил. Сергей Сергеевич?

Допрос детей был недолгим. Сначала они отрицательно мотали головами, отвечали, что никто их никуда не возил. Но испуг был налицо, дети боялись.

– Скажите им, что мы из милиции, – попросил Вербин. – Сергея Сергеевича они больше никогда не увидят, так что нечего бояться. А если у них память плохая, то мы можем помочь: покажем им видеозаписи. Их ведь снимали на камеру во время этих поездок. Которых, кстати, было немало. Ну-ка скажите им все это.

– Я не буду, – затрясла головой в кудряшках женщина. – Нельзя пугать детей. Вы что? Зачем вы их запугиваете? Какие еще видеозаписи?

– Какие видеозаписи, – спокойно ответил майор, складывая руки на коленях, – это вы услышите в суде. Там будут читать обвинительное заключение, и вы все поймете. Думаю, что суд будет закрытым, но вас, как педагогов, непременно пригласят, я не сомневаюсь. А сейчас будьте добры, не тяните время и переведите детям мои вопросы.

Голос Вербина иногда мог становиться железным, в такие вот моменты.

Да, детей возили вчера в одно место. Они не знают, где это. Возили туда не раз, но сколько именно, они не помнят. Там было трое взрослых, один из них Сергей Сергеевич, а других дети не знают. Смогут узнать, если понадобится?

Конечно, смогут. Что с ними там делали? Вчера – ничего. Привезли, а через какое-то время повезли в интернат обратно.

А обычно что делали?

Дети замялись, но Вербин снова напомнил о том, что все равно все видел на кассете. Их ведь снимали? Да, снимали. Так что же именно делали?

На этот вопрос ответила только одна девочка, Валя. Остальные двое сидели, втянув головы в узкие плечи, и затравленно глядели на взрослых. Когда Валя короткими знаками рассказала о том, что делали с ними, учительница побагровела и охнула.

– Я не могу этого сказать, – забормотала она испуганно. – Этого не может быть. Фантазии… Дети больные, у них воображение. Знаете, в этом возрасте бывают странные дикие фантазии, они сочиняют…

– Черт с вами, не переводите, – махнул рукой Вербин. – Если не можете повторить этого вслух за ребенком – не надо. Мы и так все знаем, сами видели.

Пока дети отвечали на вопросы и рассказывали о том, что с ними происходило в последние полгода, Марина наблюдала за ними За полгода этих детей приучили к разврату, и сейчас Марина с ужасом ловила себя на смешанном чувстве жалости и брезгливости по отношению к этим затравленным существам.

Пришла в голову странная мысль: а если бы с Артемом случилось подобное, мои чувства были бы такими же? Или нет – родной ребенок ближе и понятнее?

Тут же вспомнились слова Инны Менделевны, сказанные Марине на третьем курсе: нужно любить всех детей.

– Нет его нигде, – объявили входящие в палату Иннокентий с Лукоморовым. – Кстати, «убойщики» его тоже ищут. Выяснилось, что этот Сергей Сергеевич вчера до самого вечера тут сидел, как и убитая. Так что они, может быть, и вышли вместе. Хотя это не точно.

– Точно, – сурово заметил Вербин. – Все точно. Женщина пришла к нему под вечер и рассказала о том, что узнала от Марины. И прямо заявила, что если все это правда, то…

– Вероятно, у них тут был крупный разговор, – сказал Лукоморов. – Потом они вышли отсюда порознь или вместе. И уже на улице этот гад ударил ее. Только вот чем?

– Чем-чем, – перебил Иннокентий. – Сказано же: удар тупым тяжелым предметом. Молотком, должно быть. Да какая разница? Схватят – сознается. К нему домой уже поехали, облаву будут устраивать. Никуда не денется, он же не профессионал. Куда побежит? Подельников серьезных у него наверняка нет, ксиву фальшивую ему кто делать будет? Никто.

В такие минуты Иннокентий тосковал по своей прежней работе. И сейчас было заметно, с» каким удовольствием он включился бы в поимку убийцы… Марина тем временем смотрела на Вербина, лицо которого долгое время было строгим, серьезным, а сейчас внезапно чуть ли не осветилось внезапной догадкой. Он о чем-то напряженно размышлял, стараясь что-то припомнить, и это было мучительно – даже брови съехались вместе, образовав прямую линию.

А потом все сцепилось, все в голове у майора легко и плавно легло по своим местам. Он нашел последнее звено, которое требовалось для того, чтобы рассыпанные, будто картонные пазлы, люди и события сложились в единую аккуратную картину.

– Вот что, – сказал он Иннокентию и Лукомо-рову. – Вы сейчас поезжайте в отдел, а мы с Мариной еще одно место посетим. Чтобы уж была полная ясность.

Машину мы возьмем, нам далековато. Поедем? – Он обернулся к ней.

По дороге Вербин молчал, желваки на его лице играли, перекатываясь. Ручку коробки передач он дергал так, словно собирался вырвать ее вместе со всей арматурой. За окнами бежали городские дома, складывавшиеся в улицы, присыпанные быстро тающим первым снежком. Начиналась метель, состоявшая из мокрого снега, который кружил перед ветровым стеклом и стекал вниз по нему извилистыми струйками.

Вообще-то Вербину всегда нравилось такое свое состояние – щемящее сердце ощущение холодной ярости. Он считал это нормальным рабочим состоянием оперативника. А сейчас оно присутствовало в полной мере: он знал, что преступники определены. Поймать их, задержать – теперь уже дело десятое, никуда не денутся, как верно заметил только что Иннокентий. Они накрыли это гнездо – осталось лишь навести окончательный «марафет», чтобы у следствия уж не было никаких неясностей.

– Выходи, – сказал он Марине, круто свернув с шоссе к одиноко стоящему на берегу реки дому. – Сейчас мы нанесем визит одной очень милой старушке. Не скажу, чтобы она была рада нас видеть сейчас, но разговор у нас с ней получится.

– К старушке? – переспросила Марина, ничего не поняв. – Старушка, что ли, снимала эти фильмы с детьми?

– Наверное, нет, – ответил майор, запирая машину и проверяя на всякий случай кобуру под мышкой. – Но она, видишь ли, бывший медик. Она сама мне так сказала, и я склонен верить. Но это не так интересно. Интерес представляет тот факт, что старушка сумела вырастить сына. И он тоже стал медиком. Почему-то мне кажется, что этот замечательный сын-медик работает врачом в интернате для глухонемых детей.

Ветер, налетавший порывами с реки и несший с собой крупные снежинки, залеплявшие лицо, мешал говорить и слушать, так что Марина не слышала многих слов майора, а лишь догадывалась о них.

Они поднялись по лестнице на второй этаж, и Вербин позвонил в дверь. Долго ничего не было слышно, потом послышались шаги.

– Кто там?

– Откройте, Маргарита Васильевна, – сказал через дверь майор. – Вы меня помните, я был у вас несколько дней назад. Помните? Ну, журналист с радио.

После некоторой паузы старушка глухо ответила:

– Я не могу вам сейчас открыть. Больна, плохо себя чувствую. Потом приходите.

Отказ впустить в квартиру о чем-то говорил: Вербин ощутил знакомое по прежним временам чувство азарта. Еще раз пощупал кобуру под курткой: так, для пущей уверенности.

– Маргарита Васильевна, – бодро и громко проговорил он. – Нужно открыть сейчас. Это милиция, открывайте. Сами понимаете – упираться бессмысленно. Я не один, и мы просто сломаем дверь – она у вас хлипкая.

Дверь открылась, на пороге стояла Маргарита Васильевна, но сейчас Вербин едва узнал ее. Седые волосы, так аккуратно уложенные в их первую встречу, сейчас были распущены и висели по плечам. Морщины, ранее придававшие лицу некоторое благородство, теперь казались глубже и вместе с мятущимися нечистыми глазами производили совершенно обратное впечатление: лицо казалось порочным.

– Милиция? – дрожащими белыми губами переспросила старуха, и в голосе ее явственно услы-шалась враждебность. – А что вам надо?

– Позвольте войти, – решительно шагнул вперед Вербин, оттесняя хозяйку глубже в полутемную прихожую. – Мы с вами в прошлый раз не договорили о религии. Захотелось снова на ваш иконостас поглядеть – уж больно красиво. Вы ведь не возражаете? Заходи, Марина. Смотри, какая красота – вон там, в комнате.

Майор прошел в комнату, остановившись перед иконами и горящей лампадой.

– Вот здесь наша почтеннейшая Маргарита Васильевна молится, – громко объявил он. – Тут она рассуждает о том, как нужно любить свою родину и ее традиции. Впрочем, черт с ними, с традициями…

– Как вы смеете? – заговорила дрожащим голосом старуха. Ее глаза гневно сверкнули. – Что вы такое говорите? Кто вы вообще такие?

Сейчас она предстала разъяренной фурией, но Вербин только криво усмехнулся и продолжил:

– Скажите, а что в вашей религии говорится о наказаниях за преступления?

Что в Библии Бог говорит о наказаниях за грехи? За тяжкие грехи? А, не помните?

Впрочем, вы ведь сказали, что в Бога вы не верите, и Библии у вас, насколько я вижу, нет. Только книжечка «Берегитесь сектантов». – В сердцах он схватил брошюрку и швырнул ее на пол. – Вот ваша религия, – добавил он, не в силах совладать с подступающей к горлу ненавистью. – Вот это, а еще ваша религия – деньги, которые может заработать ваш сыночек-медик, растлевая беззащитных детей, доверенных ему.