Принцип домино. Покой - Leo Vollmond

по стволам и выступавшим корням. Скользил между деревьев, словно бегущий со всех ног белый кролик: не разбиравший дороги, на удачу, с риском расшибиться в лепешку. Все, лишь бы оказаться впереди: на пару шагов, на вздох, на мысль. С безудержным желанием обогнать переменные, пока те не стали постоянными.

– Чтоб тебя, Эванс, – с плевком, озираясь по сторонам, и метавшимся фонариком из стороны в сторону.

– Чего кричите, мистер Ларссон? Я уж думала, вы забыли про наше свидание и не придете… – ее голос звенел соловьиной трелью из темноты, скрывавшую саму мерзавку.

– Я почти дошел, – с недовольным бурчанием кусок бумажной карты скомкан и отправден в карман.

Оглядевшись, Адам различил ее силуэт, оседлавший огромный валун на опушке: Костлявая действительно пришла в одиночестве и курила в терпеливом ожидании.

– Нет, не дошли. Вы заблудились, – ехидничала она. – Сгинули б без меня, – маленькая нахалка окончательно потеряла страх и откровенно издевалась, прячась за покровом ночи от гневного взгляда.

– Я совершенно точно знал куда иду, – Адам не скрывал раздражения, по большей части от того, что Эванс права: он, в самом деле, заблудился. Без помощи девчонки ему не выбраться из проклятого оврага.

– Ничего подобного! У всех Ларссонов пространственный кретинизм, – без издевки, чистая констатация факта. Эванс словно сообщила прогноз погоды, а не вытащила недостатки Сира Безупречного на свет белый. – В осознании собственных возможностей нет ничего предосудительного, мистер Ларссон. Это открывает пути к самосовершенствованию, – на очередную лекцию он закатил глаза.

Не хватало ему выслушивать наставления от мелкой пигалицы, вечно пытающейся найти для всего общий знаменатель. В последнее время от ее рационализаторства Адама начинало откровенно тошнить. Он уже предвкушал подступающую боль в висках, если Эванс не переключит режим нудной профессорши и продолжит указывать на все недочёты их распланированной на вечер программы.

– Прости, но сегодня я без цветов, – Адам подошел ближе, разглядев ее одеяние из джинс, высоких ботинок и куртки с карюшоном, поверх которой висел рюкзак. Все черное и полностью сливавшееся с окружением.

– Жаль, они были бы к месту, – шпилька Ларссона ее не прошибла и вернулась к нему.

– Веди, раз ты у нас такая умная, – фыркнул он.

– У вас? – удивилась Эванс. Адам сбавил ход и притормозил, обдумывая, что же сморозил. – Идем, у нас впереди долгая ночь. Если вы понимаете, о чем я, – она выдохнула сигаретный дым в его сторону, благо, Ларссон стоял достаточно далеко, чтобы отрава не попала в легкие при пассивном курении. На границе леса мелькнул едва заметный уголек выброшенной сигареты. Эванс четко обозначила дистанцию, границы которой совпадали с дальностью выдыхаемого ею дыма.

– Веди, – вышел он из секундного замешательства.

После традиционного обмена плевками в суп, Эванс спрыгнула с камня и исчезла на крутом склоне, взбираясь по замшелым каменным ступеням. Без труда различая их в темноте, она осторожно ступала по мокрой листве на старой лестнице, ведущей… «В никуда?» – заключил Адам, осмотрев холм без каких-либо рукотворных сооружений, кроме самой странной лестницы. Врезанная в склон оврага она уходила на вершину, теряясь из видимости. Сложенные плоскими камнями ступени поросли слоем мха. Куртины с торчавшими узкими стеблями полностью скрывали выступы под слоем травы и опада, но идущая впереди серая тень продолжала отыскивать верный путь, пользуясь лишь светом экрана телефона. В тяжёлой обуви и сам – не пушинка Ларссон утопал в грязи и листьях, постоянно соскальзывая с камней, терявшихся в склоне и проседавших под его весом.

Углубляться в лесную чащу, путь становился более запутанным. При подъеме воздух ощутимо похолодел. Наручные часы сообщили, что минована уже вторая барическая ступень. Ориентируясь на данные атмосферного давления, они прошли четырехсотую отметку абсолютных высот, что редко встречались в окрестностях Нордэма.

– В следующий раз я выбираю, куда пойдем вечером, – Адам широким шагом миновал поваленные деревья, поросшие пушистым слоем лишайника. – Сбавь темп, мышка, – окликнул он ее, уворачиваясь от очередной ветки, едва угодившей ему в лицо.

– Что-то не так, сэр? Потомку обитателей скалистых фьордов сложно брести сквозь лесную чащу? – едко заметила она, дав ему перевести дыхание. – Это вам не превращать человека в фарш взмахом руки, – обойдя его по радиусу выпада, Эванс перелезла ствол поваленного дерева, который Ларссон с легкостью перешагнул.

Серая тень мелькала перед глазами. Оскальзываясь на покрытых слизью ссохшихся листьях, Ларссон едва за ней поспевал, задевая сучки и спотыкаясь о выступающие из земли корни. С его габаритами оказалось намного сложнее передвигаться в почти непроходимом лесу, чем мелкой девчонке. Скорости у нее не отнять, и Адам порядком запыхался, пытаясь поспеть следом.

– Куда уж нам до потомков жителей дремучих лесов и топей ядовитых болот, – вернул Адам упоминание о предках.

Вдыхая воздух без примеси выхлопов, пыли и сажи, витавших в городской черте, он клялся, что кровь бежала по венам быстрее. Даже при почти полном отсутствии света, цвета становились ярче. Звуки обрели объем, а запахи ощущались тоньше и насыщеннее. И он чувствовл себя иначе – собой. Без притворства, ужимок, не прикидываясь и не играя. Настоящим. Каким никогда и никому себя не показывал. Если только ей и ненадолго. Сейчас он чувствовал себя тем, кого старательно прятал, и, обретя недолгую свободу, выпустил наружу, подобно хищнику, выходящему на охоту и жаждущему крови.

– О, увы, мистер Ларссон, мудрости друида не сломить упрямства викинга, – Эванс подошла чуть ближе и, вскинув подбородок, посмотрела в глаза, в которых отражалось тусклое зеленое свечение гнилушек на поваленных стволах.

– Как поэтично, мисс Эванс. Возможно, вам стоит попробовать себя на ином поприще, – усмехнулся Адам, наступая на нее.

– Мы не в офисе, сэр. Можете разговаривать со мной, как вы привыкли. Нет никакой необходимости делать вид, что вы пытаетесь быть вежливым, – напомнила он, вышагивая рядом.

С косым взглядом в ее сторону Адам обдумал ее слова, к которым на этот раз решил прислушаться. Порой он не замечал, насколько бывал с ней груб в неформальном общении за стенами офиса: мог сказать ей, все, что взбредет в голову без опаски ее задеть, да и вообще – сомневался в значимости его слов для нее. Эванс казалась непрошибаемой, как маленький танк. Порой Адам задавался вопросом, существовали ли что-то человеческое внутри ее странной головы. Отрицая для себя обратное, он точно знал ответ и предпочел никогда не вспоминать о вечере в комнате с приглушенным светом, голубыми обоями и детской кроваткой. Ларссон прятал воспоминания о плачущей перед разлукой с ребенком матери в дальний ящик под названием «самые отвратительные моменты жизни» и биркой «не открывать ни при каких условиях».

– Я не хотел тебе грубить… –