Цена возвращения - Алексей Иванович Гришин

одном конце пернешь, на другом обсуждают. Как громко да далеко ль воняло. Не, до того, как те рейтары к нам заявились, ничего такого за ними не водилось.

— А как там было, расскажи! — с придыханием спросил молодой голос.

— Да я уж сколько раз… — Роб, как всякий уважающий себя рассказчик, помялся, поотнекивался, потом прочистил горло и начал. Поставленным голосом, без заминок. Видимо, за годы рассказ был отшлифован до буквы, до запятой. Которых он, однако, не знал.

Стояла средь лесов да болот глухая деревенька. Часть болот крестьяне осушили, получились поля добрые, урожаистые. А по краям — выпасы для скотины, с травой высокой да сочной, как раз то, что коровы любят. А еще дорога через ту деревеньку проходила. Удобная — если кому из Ипера в Дюнкерк надо ехать, аль наоборот, то по ней самое то путь срезать. Тоже какой-никакой прибыток. Вот эта самая дорога, где сейчас сидим.

Получилось так, что двадцать лет назад в ту деревушку приехал мужчина с девчушкой. Договорился со старостой, наверняка что-то заплатил… хотя… платить за право жить той в глуши… но, короче, поселился. Тогда как раз померла одна баба, старая да бездетная, вот в ее хоромы новые селяне и въехали.

Покосившийся дом мужчина подправил, пристроил хлев, привез из города телят, да и занялся ими. Творог делал, сыры, да такие, что в том же Поперинге, да и в самом Ипере их с руками отрывали, только привези.

Но сам в города не ездил. Отдаст, бывало, кому, кто в город едет, потом от него деньги получает. Не все, понятно, но народ за поездку по-божески брал, чтобы не обидеть. Тут как — раз обманешь, так с тобой и работать не будут. Возить хорошие сыры — дело несложное, но доходное, желающих — вся деревня.

Так и жили они с дочкой… или не дочкой? Уж больно непохожи были. Он-то черный, как смоль, а у ней, у Марты, волос светлый. Не белый, как иногда бывает, но и не темный. И лицом не такая, вообще не похожа.

Но гонял ее мужчина крепко. Только не как наших деревенских девок: чтоб и в поле, и у печки без дела не сидела. Хотя по дому да со скотиной помогала, тут уж как водится. Но еще и грамоте учил. Книг у них в доме было — страсть сколько. Вот по ним и учил. Уж как ее бабы жалели, бедную. И вечно она пишет что-то — гуси у них завсегда были, их специально для перьев держали. А коль не пишет, так читает. Или возьмут палки оба, да махаются, быстро так, глаз углядеть не успевает.

Деревенские-то парни тоже подраться не дураки и дрын какой в руки взять, особливо ежели из-за девки, но с этими предпочитали не связываться.

Мужчина-то еще крепкий был, поговаривали, что охаживал он местных баб, но аккуратно, на горячем его ни разу не поймали. Только у мужиков как заведено? Было — не было, а морду набить надо. Даже если и не за что, так для острастки. Но этого стороной обходили. Один раз попробовали, огребли по первое число и с тех пор все.

Да и парни к Марте особо не лезли. Так, переглядывались, конечно, но не более. Ясно ж было — полезешь с баловством — без ног останешься. А по серьезному, типа замуж взять, так богатством не вышел. Они-то к тому времени хорошо зажили. Дом большой, крепкий, мужики да бабы некоторые уже на них работали — так выгоднее получалось, чем самим на себя в поле корячиться.

Вот. И шло бы все так и дале, но лет десять назад словно сглазил кто деревушку. Тот год, он точно словно проклятый был. Поговаривали, что демон спустился на землю да решил в тех местах прогуляться. Хотя чего демону в болотах делать? Но солнца в тот год почитай и не видели, все дожди да дожди лили, дороги так развезло, что в город редко выбраться удавалось, только когда хоть немного земля подсохнет.

Вот в один из таких дней и приехали в деревню рейтары. На здоровенных конях, разодетые все такие, со шпагами да пистолями. Народ сперва повылез, на диво редкостное полюбоваться, а как те первый раз стрельнули, так вновь по домам попрятался.

Значится, рейтары к дому этих, мужчины с Мартой, поехали — дом-то, считай, на отшибе стоял. Ну и стали в дом стрелять. Может сперва о чем и поговорили с хозяевами, этого деревенские не слыхали, но стрелять начали много так. Подъедут к забору, им ж с коней через забор видно все, стрельнут из пистолей и назад, снова заряжаться.

А из дома в ответ стреляют. Редко, но в двоих мужчина попал. Тогда рейтары разозлились, к забору подъехали, да прям с коней через забор перемахнули. Что уж там во дворе было, никто не видел. Только видели, как Марта на крышу выскочила, да давай из лука стрелять. Быстро так. Но рейтары в ответ не стреляли. То ли все, что было, выстрелили, то ли пожалели дуру. Во дворе тихо стало, хотя раза три кто-то и вскрикнул, наверное, эта бешеная в кого попала.

Потом увидал народ, что пятеро, ей-ей пятеро, сам видал, на крышу забрались, Марту схватили, разложили, как полагается, ноги развели. А чо, дело для баб привычное: пришли солдаты — обслужи, сопротивлялась — вдвойне обслужи. А она вона как, из лука их, наверняка и попала в кого.

Вот что они там делали, точно видно не было, только орала девка невозможно, словно резали ее. А, видать, и впрямь резали… но об этом погодя.

Вот, значит, орет она, блажит во все горло. А потом как полыхнет! Не, не огонь. Что-то, как радуга, яркая такая над домом поднялась. Только обычная радуга она как, подковой встает, а тута как купол какой расти начал. И все живое, что внутрь попадало, мертвым становилось. Трава, рейтарские лошади. Наши как увидели такое дело, деру дали. Когда все кончилось, вернулись, а в деревне страсть, что творится. У соседей, кто ближе к ним жил, вся живность сдохла. Да добро б если просто сдохла — так ведь сгнила! Мясо осклизло, с костей сползло, словно трупы месяца три пролежали.

И эта, Марта, из дома выскакивает, плачет, о помощи просит. А сама… братцы, я такой страсти отродясь не видал. Лицо в кровище, но шрамы уже затянулись. Только один черт, уродиной девка стала — рожа перекошена, изрезана вся,