Записки репортера - Игорь Свинаренко

– В ресторан хватит сходить?

– Ну, смотря в какой. И одному. И еще смотря какую еду брать. Без выпивки.

Да… Видите, есть у нас проблемы с финансированием бюджетной сферы.

– А в целом что с оргпреступностью?

– У нас тут с десяток преступных группировок – золото, машины, рэкет. Это не считая, разумеется, ингушей, которые везут золото на материк.

Полковник, как и многие на Колыме, гордится высоким образовательным уровнем местных жителей:

– Многие наши бандиты – с высшим образованием!

Поздравляю…

Вспоминаем прошлое.

– Я 30 лет в органах и до сих пор не понял – откуда у людей перед нами страх? – искренне удивляется колымский чекист.

– Да ну?

– Ну были, конечно, перегибы! Испанец, помню, был один, сын республиканцев, работал пастухом. Так его осудили как испанского шпиона – он был уличен в том, что пересчитывал вверенную ему скотину.

Разумеется, его после реабилитовали.

Да мы тут вообще за год 1556 человек реабилитировали! Из пересмотренных 1660 дел…

Колымские чекисты отмечали свой юбилей: в 1938-м было учреждено МГБ СССР на Дальнем Севере.

– Просто так праздновать дорого, так что мы это совместили с региональным совещанием, для экономии. В театре собрались – ну, где Жженов играл, – рассказывает Власенко.

Я им как-то не посочувствовал, что денег у них на банкет нету: а то привыкли они пользоваться дармовой рабсилой по лагерям…

В 1928-м на месте теперешнего Магадана была культбаза для эвенов – их тут приобщали к письменности и передовому строю. А в 1932-м сюда пришел первый пароход зэков. Ими набили трюм, а в каютах приплыли чекисты. Они потом всю Колыму застроили лагерями и назвали это все так: трест «Дальстрой».

На берегу бухты остался Шанхай – избушки самостроя. Сюда с пароходов сгружали груз и людей, они тут и селились: наверно, им страшно было уходить далеко от этого окна в цивилизованный мир.

Кроме зэков, сюда ехали по своей воле комсомольцы – с 38-го по 56-й было три призыва.

В 39-м впервые из Магадана до Москвы долетел аэроплан; перелет занял десять дней. А если пароходом до Владивостока, а оттуда на поезде – то на то бы и вышло. Интересно, что в конце 50-х то же расстояние Ил-12 преодолевал всего-то за двое суток, делая по пути 11 промежуточных посадок.

Тут собраны были лучшие люди страны – с гордостью рассказывают колымчане. Королев тут был, Жженов.

– Когда не было денег на зарплату, так объявляли концерт Вадима Козина – и сразу аншлаг и деньги на получку!

Великий певец тут остался после лагеря, ходил в свитере, из окна своей хрущевки в Школьном переулке ругал Советскую власть и заодно прохожих. К нему ехали на поклон звезды, поднимались на четвертый этаж без лифта и с трепетом давили кнопку звонка. Принимал же маэстро не всех; Бориса Штоколова, например, пустил, а Валентину Толкунову – нет, и Колыма отсюда выводила рейтинг мастеров.

– Высоцкий три дня тут пробыл и после всю жизнь по Колыме тосковал; а песен-то сколько!

А Елене Образцовой тут дали почетное звание – заммэра и замгубернатора, и удостоверения!

В дополнение к книжкам Солженицына, Гинзбург и Шаламова тут полно устных историй про умирающих княгинь, доярок с пятью языками, шоферов с двумя дипломами. «А вот тут в совхозе сидел зэк, который написал “Наследника из Калькутты”». Ну или истории наподобие: «А вот у нас в Омсукчане такой был малинник роскошный! А как узнали, что там зэков закапывали, ну и перестали малину сбирать», – типичный рассказ. Или так: «Пошли на рыбалку, а там берег размыло и костей, костей человеческих сколько вышло!» «А еще была главврач, красавица! Так про нее все знали в Омсукчане, что она зэков себе, которые приглянутся, на ночь брала. А кто отказывался, тех приказывала расстрелять».

В краеведческом музее тут выставлены тачки и колючая проволока, и даже одна вышка. Бывшим узникам (слово-то какое бухенвальдское) на это было больно смотреть, они предлагали экспонаты заменить муляжами – но их не послушали. А еще можно проехаться в Бутыгычаг, это 300 километров по Колымской трассе: там настоящий законсервированный лагерь – такими нас пугали в перестройку.

Колымчане страшно обижаются, когда им про лагерные дела да про климат:

– Да что ж у нас, больше нет ничего интересного, что ли! Мы так же, как все, живем…

Но тут ничего не поделаешь – Магадан невозможно считать простым обыкновенным городом. Да, там и детсады, и рыбалка, и пивные, и поэты – но это все во-вторых. Точно так же как при слове «Бухенвальд» Гете, который там частенько бывал, вспомнится только во-вторых. А во-первых будет другое…

Я сравнил чувства, которые у меня от немецких концлагерей, с родными колымскими; у нас получается больней и безысходней. Когда свои бьют в спину, это всегда тоскливей, чем неприятности от заведомого супостата в честном бою. Наша лагерная пыль – в которую стирали людей – едче и ядовитей для глаз.

Давно уж мне показалась справедливой мысль дать всем членам компартии по 25 лет лагерей, чтоб как-то очистить их совесть. Ну ладно, можно ж и условно, с отбытием наказания по месту работы, с отчислением 20 процентов из зарплаты – да хоть на детдома. Я делился этой мыслью с колымскими коммунистами, так они обижались. Что за народ!

А у вольных тут всегда были хорошие заработки: например, супруги Бойко в 43-м купили на свои колымские сбережения танк и на нем отправились на фронт. Всего же на своих танках уехали на войну 60 местных. Разумеется, с любовью, с ностальгической тоской местные и теперь вспоминают свои легендарные телеграммы с материка – «Срочно высылай 500». И всем ведь слали. Отпускных давали 1500! Отпуск два месяца!

Но местные с неменьшим трепетом вспоминают, как жили в бывших лагерных бараках по комсомольским путевкам и пели под гитару, а также другими доступными способами выражали презрение к вещизму.

Магадан, как раньше говорилось, неудержимо тянулся ввысь. После бараков и избушек самостроя там пленные японцы заставили проспект Ленина добротными желтыми домами в четыре этажа; их по сей день красят в желтое. Щегольские каменные балкончики старых магаданских домов часто не имеют дверей – кому там придет в голову торчать на балконе? Далее была, разумеется, очередь хрущевок. Потом пошла «ленинградская серия» – это не простые хрущевки, а с эркером и высоким потолком. А новые панельные девятиэтажки – это уже элитное жилье.

Шестьсот реабилитированных политических остались жить в Магадане. Они встречаются с беспартийной молодежью и рассказывают ей про зверства славного прошлого.

– Да ну, какой ужас! Мы в первую очередь думаем про энтузиазм и первые комсомольские палатки! Нигде нет людей благороднее и чище, чем на Севере, так и запишите! – всерьез говорили мне колымчане. И ведь это очень симпатично, когда так любят соседей – и себя.

Кстати, о палатках. Колымские врачи мне рассказали про «синдром палатки». Если мужчину пытаются спасти и вроде есть надежда, но вдруг у него случается эрекция (простыня встает палаткой) – все бесполезно: минут через пять точно помрет. А сколько ж тут померло, и считать страшно.

Тут бывает экзотика в виде бивня мамонта. Своим продают по 150 рублей за кило. А так полутораметовый бивень в 60 кило вам тут будут впаривать за 2500 долларов – я сам для порядка приценялся.

Мамонт, допустим, вымер, но лосей и медведей и уток с гусями хватает: охота тут доступна любому, сверхзатрат не надо. Бери ружье и иди себе стреляй.

Со здешней температурой – тут замечательные условия для моржей! Моржовая мужская кость – хороший символ здешних мест, суровых и для нежных чувств неподходящих. Тут нужна особенная нечеловеческая твердость, чтоб предаться любви, на таком-то холоде. Но природа выручила, снабдила влюбленного моржа интимной костью. Эта тяжелая натруженная кость идет на резьбу в народных промыслах.

Впрочем, резчик кости Виктор Евстигнеев об этой кости, которую его коллеги на своем профессиональном жаргоне называют смешным словом «пенис», отзывается пренебрежительно:

– Нешто это кость? Так, второй сорт. Мамонтовый-то бивень потверже!

Ну, Витя, это ж смотря с чем сравнивать.

И других тут полно моржей. Секцию моржевания возглавляет Геннадий Белобородов. Он, кстати, в здешнем морге работает, судмедэкспертом. Вот защитился – по адаптации человека в условиях Севера. Материала же полно кругом: удачные случаи адаптации он видит на досуге в проруби, а неудачные ему надоели на работе.

Ступая по улицам Магадана, с дикой силой чувствуешь, что жизнь удалась, вдыхаешь счастье полной грудью. Это счастье оттого, что ты вольный (эти лагерные книжки въелись в нас, и мы жили ведь внутри колючей проволоки). И высшая степень счастья – спокойно планировать свой вылет с Колымы, например, на послезавтра. Люди, которые не летают на Колыму и не возвращаются с нее, просто обкрадывают себя и даже об этом не подозревают…