Нота. Жизнь Рудольфа Баршая, рассказанная им в фильме Олега Дормана - Олег Дорман

Но едва я вошел в здание аэропорта, на меня кто-то бросился с объятьями. Оказалось, мой старинный друг, замечательный пианист Артур Морейра Лима. Бразилец, учился в Московской консерватории, играл с нашим оркестром на конкурсе Чайковского, а потом уехал с женой, которая работала в бразильском посольстве, в Вену. Ее туда перевели, и Артур уехал с ней. Оказывается, Артур слушал Би-би-си, узнал, что я прилетаю, и примчался в аэропорт. «Ты куда, — говорит, — собрался?» Я говорю, вот так и так… «Нет, ты сейчас едешь к нам. А там будем решать, куда дальше. И никаких разговоров! Жена будет очень обижена, если откажешься. Тебе все приготовлено, тебя ждет отдельная комната с удобствами, с ванной и все такое…»

Посадил меня в машину и увез. Жили они почти в пригороде Вены, возле чудесного леса, который я хорошо знал по самому длинному вальсу Штрауса.

На другой день Артур отвез меня в английское посольство. Вхожу в офис — женщина мне улыбается, говорит: «Добро пожаловать, мистер Баршай». — «Откуда вы меня знаете?» — «По фотографиям». — «Ага… Очень приятно. Здравствуйте!» — «Через четыре часа есть рейс в Лондон. Давайте паспорт, я поставлю вам визу». Я говорю: «Превосходно. Но у меня паспорта нет». — «Не страшно, поезжайте за ним и возвращайтесь, я буду вас ждать». — «Дело в том, что у меня вообще его нет». — «Как вообще?» — «Вот так». — «Но людей без паспорта не бывает…» — «Представьте себе».

Дал ей бумажку с надписью «Выездная виза». Она посмотрела изумленно, потом говорит: «Но… я не могу поставить визу Великобритании на какую-то бумажку. Пожалуйста, простите. Вам, вероятно, придется подождать какое-то время. У вас есть где остановиться в Вене?» — «Да, у меня тут друзья». — «Я сегодня же пошлю запрос в Лондон, в Форин-офис. Извините, мистер Баршай».

Я остался в Вене, у друзей, в каком-то солнечном, тихом чистилище. Уходил утром и гулял по городу, бродил по улицам, сидел в парках, ходил на концерты, в оперный театр, немало послушал опер в хорошем исполнении. А когда возвращался, жена Артура или, если она была на службе, то их работница вручала мне список: кто звонил сегодня. Звонили, удивительным образом, многие. Звонили европейские менеджеры, прикидывали, можем ли мы посотрудничать. Немецкий импресарио предложил мне возглавить Штутгартский оркестр. Но чаще всех звонил Исаак Стерн.

Кроме того, что он был всеми любимый прекрасный скрипач, он был еще как бы староста всех скрипачей мира, активист, многим людям помогавший. Стерн очень хотел, чтобы я ехал в Израиль, он был большим другом Израиля. Потом позвонили от Голды Меир. Мне стало неловко: ведь мне удалось уехать только благодаря Израилю, и если им действительно важно, чтобы я приехал, я не смею отказываться. А затем позвонила министр культуры Израиля. «Мы вас очень ждем. Мы просим принять руководство нашим Камерным оркестром». Я поблагодарил и сказал, что безусловно согласен. Только прежде должен заехать в Лондон: министерство иностранных дел все-таки разрешило мне лететь с моей странной бумажкой. Немецкий импресарио с уважением отнесся к моему решению, сказал: ладно, мы еще вернемся к нашим переговорам, вы можете просто работать со Штутгартским оркестром, не становясь шеф-дирижером.

Я прилетел в Лондон, в аэропорт Хитроу. «Паспорт», — попросил пограничник. «Нету». — «Как это?» — «Вот так и так». — «Людей без паспорта не бывает». — «Увы». Английский у меня был тогда еще неважный, я объяснял, как мог. Пограничник не понимал. Позвонил куда-то, пришел старший офицер. Выслушал меня. «Ага, — говорит, — понял. Вы хотите сказать, что лишены гражданства». — «Так точно, сэр». — «Но как это может быть?» — «В стране чудес и не такое бывает». Он засмеялся. Потом крепко задумался и спросил: «Мистер Баршай, позвольте тогда спросить вас: надолго ли вы приехали в Англию? Когда собираетесь обратно?» — «Никогда», — ответил я. Он широко улыбнулся, козырнул мне и говорит: Very welcome to Britain, sir!

Я вышел в зал — навстречу Виктор Хохаузер. Привез к себе домой, второй этаж был приготовлен для меня: две комнаты, красиво обставленные, ванная, кухня. «Тут, — говорит, — до тебя жил Славка». Кухней пользоваться не пришлось: Хохаузер повел меня в итальянский ресторан и сказал: «Для тебя здесь открыт кредит. Можешь приходить когда захочешь, тебе все бесплатно». Я был тронут. Вскоре мне открылись некоторые оттенки: я оценил не только теплоту и щедрость, но и разумность такого приема. Приехал поговорить со мной из Цюриха директор оркестра Тонхалле. Я встретил его в этой красивой квартире, потом отвел в ресторан — и увидел, что он впечатлен моим, так сказать, положением здесь, видит, что имеет дело с «серьезным человеком», как сказал однажды скрипач из кондрашинского оркестра, когда я репетировал с ними Четвертую Бетховена. Я несколько раз просил повторить какое-то место, а музыканты зароптали: «Зачем повторять, если уже получилось вместе?» Я говорю: «Вместе — не единственная наша задача». И тогда их концертмейстер встал: «Ребята, как вам не стыдно. Вы что, не видите, перед нами серьезный человек!» Очень я смеялся. Ну вот, директор Тонхалле тоже увидел, что перед ним серьезный человек, не похожий на бедного эмигранта. Но я уже связал себя с израильским оркестром и принять его предложения не смог бы. Но он, правда, его и не делал, только прощупывал почву.

Хохаузер говорит: «Сегодня вечером Стерн играет в Альберт-холле. Три концерта — Бах, Бетховен и Брамс с оркестром. Пойдем». Мы пришли, сидели рядом с Баренбоймом, потом все вместе пошли на прием. Подходит ко мне элегантный молодой человек, симпатичный, одет с иголочки. Приветствует, представляется «Дэвид». Стал расспрашивать о моем отъезде из СССР. И как-то участливо, входя в детали. Я рассказываю. Он хорошо говорит по-немецки, это меня тоже расположило к разговору. Вспоминаю мадам Ибрагимову из ОВИРа, разные другие подробности.

Беседовали целый вечер, потом меня забрал Баренбойм, и мы поехали к нему домой. Они с женой жили неподалеку. Его жена, гениальная виолончелистка Жаклин Дю Пре, была прикована к инвалидному креслу, у нее был рассеянный склероз. Лет за десять до этого, еще до болезни, она приезжала в Москву, занималась с Ростроповичем, и он сказал, что это единственная виолончелистка, которая может превзойти его самого. Я был потрясен трио Бетховена, которое она записала, уже будучи больной, с Баренбоймом и Цукерманом. Ее пальцы теряли чувствительность, она контролировала их усилием воли, была вынуждена смотреть на них, чтобы сыграть правильно. И вот мы пошли. Очаровательная, очень умная, очень молодая и очень сильная. Она прожила потом еще десять лет, и мне рассказывали, что после смерти ее виолончель работы Страдивари была названа в ее честь. Теперь она всегда будет переходить от владельца к владельцу и числиться во всемирном каталоге под именем «Страдивари Дю Пре».