Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

И тогда-то Аввакум не преминул посетить Федора Ртищева в его доме у Боровицких ворот[741]; прием, оказанный ему в 1664 году, предполагает уже старые отношения; Аввакум был настолько связан дружбой с Нероновым и другими членами кружка, что желал познакомиться с их другом. Раз познакомившись, они не могли не стать неразлучными.

Среди высоких московских особ были оба брата Морозовы, Борис и Глеб. Первый с 1649 г. был владельцем Мурашкина и Лыскова[742], второй породнился с момента своей второй женитьбы в 1649 г. со Ртищевыми. Федосья Морозова, урожденная Соковнина, была двоюродной сестрой Федора, которую он очень любил, так же как и его отец, Михаил. Ей тогда было около двадцати лет и она была выдана замуж из соображений, в которых любовь не играла никакой роли, за боярина, которому было уже за пятьдесят, поблекшего и в достаточной степени потрепанного жизнью[743]. Наверное, Аввакум был представлен Борису, по-прежнему жизнедеятельному и любознательному, может быть, и Глебу, но совершенно определенно не Федосье. Женщина долга, занятая своим домом и своим маленьким Ваней, которому был один или полтора года, она, как хорошая московская жена, совершенно не покидала своих горниц[744].

Было, конечно, много других сановников, которые считали за честь посещать священника, который был в такой милости: нам известны, например, четыре брата Плещеевы, ученики Неронова, в особенности Андрей[745]. Аввакум находил удовольствие в посещении знати; впоследствии он примет оскорбления и лишения как возмездие за прежнюю роскошную жизнь[746]. Дни эти были, впрочем, коротки. Вскоре политика нового патриарха посеяла смуту и раздоры.

III

Москвичи и греки

Никон долгое время разделял мнение большинства своих современников относительно грехов. Своим собратьям – ревнителям – он часто говаривал: «Греки и малороссы потеряли веру; у них нет ни стойкости, ни добрых нравов; роскошная жизнь и почести соблазнили их, они живут как им нравится; они не выказывают больше ни твердого рвения, ни набожности»[747]. Этим он выражал не что иное, как отвращение московских аскетов, постников, встающих ночью для Божественной службы, перед слабостью и возмутительной аморальностью многих греческих духовных лиц[748]. Это не мешало ему, как и другим, почитать Константинопольскую церковь – Матерь и признавать за Константинопольским престолом право получать первенствующие почести и власть.

Но 17 января 1649 года из Иерусалима прибыл Паисий, патриарх Иерусалимский. Это был еще один сборщик пожертвований, но говорил он, в отличие от других, властно. Он произвел в Москве большое впечатление. Он не скрыл свое неодобрение относительно того, что русские обычаи разнятся от обычаев других патриархий. Он показал привезенные им книги. Все, что им не соответствовало, было, по его мнению, подозрительно. Греческая церковь была подлинным источником веры, единственным источником, чистым и непорочным. Недостаточно было ее только почитать как таковую, надо было ей подражать и следовать за ней[749]. Из всего московского духовенства только Никон снискал милость у требовательного патриарха. Они часто встречались. Без сомнения, грек показал своему собеседнику, что московское патриаршество, несмотря на свое богатство, мощь и святость на свой лад, всегда будет производить на внешний мир впечатление полуварварской провинции, пока оно не будет приведено в соответствие с другими восточными патриархиями. Было в интересах русского высшего духовенства, для их достоинства и для их авторитета, теснее примкнуть к церкви более древней и все еще блистательной, пользующейся, в силу традиции, столькими почестями. Впоследствии, как говорил Паисий, сам Никон, может быть, извлечет из этого выгоды. Можно строить только догадки относительно доводов, употребленных Паисием. Но внутренний переворот, происшедший в Никоне, исходил именно от этих собеседований, имевших место в 1649 году. Они заключили союз. Паисий не унялся, пока он не добился назначения Никона на митрополичью кафедру в Новгороде. Она не была свободна, будучи занята престарелым Аффонием. Его отправили в монастырь. Можно ли было совершить подобное нарушение законности, если бы Паисий не был уверен в Никоне и если бы у них обоих не было общего плана?

Необходимо было склонить к этому плану царя. Однако то, чего домогался Паисий, превосходило во многом то, что до того времени практиковалось. Держать связь с Константинополем, советоваться с восточными патриархами не представляло затруднения: самому Паисию ставили разные вопросы, касающиеся вероучения, например, касательно времени служения обедни, поста в среду и пятницу, Великого поста[750]. «Книга о вере» настоятельно доказывала, что, несмотря на Флорентийскую унию и мусульманское иго, греки сохранили нетронутой и без изъяна веру Христову и апостолов и что русские обязаны подчиняться вселенскому патриарху[751]. Предисловие к «Грамматике» Смотрицкого положило основание сличению русских книг с греческими. Не колеблясь продолжали работать в этом направлении: по греческим оригиналам Паисия была отредактирована Кормчая[752]; к Шестодневу, напечатанному в 1650 году, был добавлен важный список неправильностей, основанный «на греческих текстах»; для нового Служебника, который вышел 18 июля 1651 года, также был использован греческий образец[753]. Но уничтожить все особенности русских обычаев и слепо следовать за греческими – это требовало по меньшей мере осторожности. Царь поручил Арсению Суханову, монаху, хорошо знавшему греческий язык и участвовавшему в 1637–1640 годах в посольской поездке в Кахетию, специально снаряженную для исследования тамошних дел[754], сопровождать на обратном пути Паисия с тем, чтобы на месте проверить его утверждения относительно веры и благочестия греков. Суханов покинул Москву 10 июня 1649 года и вернулся 8 декабря 1650 года. Между тем в феврале или марте 1650 года узнали через некоего монаха Пахомия о важном инциденте, происшедшем в Зографском монастыре на горе Афон: греческие монахи сожгли как еретические три московские книги: Кириллову книгу, Сборник 1642 года и Псалтырь с молитвословом; причиной тому была форма крестного знамения: греки допускали только троеперстие. Суханов подтвердил это известие[755] и, помимо этого, сообщил другие различия. Греки считали от Сотворения мира до Рождества Христова не 5500 лет, как это было установлено в Требнике Филарета, Иоасафа и Иосифа, так же как и в Кирилловой книге, а 5508 лет; греки крестили обливанием, а не трехкратным погружением; греки поэтому рассматривали как действительное крещение латинян и не крестили их снова.

Противоречия между греческими и московскими обычаями были обоюдными: и со стороны греков, и со стороны москвичей. Требовала ли проблема разрешения? Большинство думало, что нет. Греки могли сохранять свои особенности, а русские – свои. И те, и другие были в достаточной степени достойны уважения. Таково было мнение Арсения Суханова. В Терговисте, в Валахии, 24 апреля, 9 мая, 3 и 6 июня 1650 года состоялись четыре крупных диспута с греками, в которых Арсений Суханов оправдал русские обычаи.

Мы крестимся двумя перстами, ибо Максим Грек, следуя блаженному Феодориту, нам так преподал. Итак, патриархи, ваши предшественники, вместо того, чтобы считать Максима еретиком, нам восхваляли его как второго Златоуста. Вы ссылаетесь, чтобы нас осудить, на какого-то иподьякона Дамаскина; это какой-то неизвестный человек, никто не знает ни его жизни, ни его трудов, появившихся много позднее последнего вселенского собора. На ваших иконах Спаситель сложил два перста для благословения, как делаем и мы, русские; вы говорите, что это для благословения, но откуда вы взяли, что персты надо складывать по-разному, чтобы благословлять и знаменовать себя крестом? Армяне крестятся, как мы: если они верны преданию, разве мы должны их порицать? А если греки вводят новшества, зачем должны мы им подражать? Вы делаете вывод относительно хронологии, что четыре восточных патриарха признают исчисление переходящих праздников так же, как и греки.

Но Александрия, так же как и Рим, разве они мало ошибались? И затем, что стоят эти патриархи, имеющие под своим управлением одну только церковь? У нас простой архиерей заведует пятьюстами церквей, а новгородский митрополит двумя тысячами. Крестя, как мы это делаем в Москве, мы повинуемся 50-му правилу апостольскому, составленному в Сионе, и не кто иной, как вы изменяете вере, рожденной в святом месте.