Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914–1921 - Анджей Иконников-Галицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выглядит это, прямо скажем, более впечатляюще, чем два трофейных орудия и двенадцать пленных Врангеля (это отмечаем не в укор и не в преуменьшение доблести барона). Правда, Снесарев при совершении сих подвигов командовал полком и дивизией, а Врангель – эскадроном и дивизионом. И все же…
Отметим также, что Врангель получил своего Георгия через два месяца после каушенского боя, а золотое оружие – через пять месяцев после успеха на Довине; Снесареву же заслуженных наград пришлось дожидаться долго: первый белый Георгиевский крестик искал героя полтора года, второй – восемь месяцев. Конечно, грудь барона и флигель-адъютанта – куда более подходящее место для императорских орденов, чем скромный мундир офицера-интеллигента из поповичей.
Русская армия была проникнута духом угодливости перед вышестоящими.
Из дневника Снесарева, 30 июня 1916 года:
«Наша армия представляет в [лице] большинства своих членов того сына [из притчи] Евангелия, который сказал отцу, что идет работать, и… не пошел. Наша система в воспитании растит и ширит такой тип, растит, практикуя хамство, капризность, беспринципность. В результате затурканный человек, как в древности пытаемый, смотрит в глаза своему палачу и старается прочесть, что тому угодно, чтобы так и сделать. На первый план: сохранить начальническое настроение в терпимом или выгодном тоне, а существо или польза дела отодвигается далеко, вглубь волевых осадков. И есть какой-то дьявольский закон, что воспитанный в таких „ежовых рукавицах“ начальник, сделавшись старшим, забывает тягость и гнет системы (в свое время он ее критиковал) и неизменно надевает сам „ежовые рукавицы“. И идет система беличьим колесом, без изменений и улучшений»[240].
«Сердце лопнуло бы от горя и страданий»
И еще несколько выписок из дневника Снесарева.
1916 год[241]. Юго-Западный фронт.
16 июня.
«Начали мы маневрировать, и оно нам не дается: разрываемся, упускаем противника, атакуем поодиночке, выдаем друг друга, не верим, врем и т. п. Что тут больше: тактические ли неготовности или отсутствие воспитания? Для сильной и дружной тактики нужно воспитание: 1) чувство товарищеского долга; 2) чувство гражданственности или общего дела; 3) чувство правдивости, 4) гражданское мужество».
28 июня.
«Стоим все на месте. Днем большая жара, по ночам, во вторую половину, предутреннюю – проходят ливни. На фронте спокойно; обе стороны влезают в землю, плетут проволоку и углубляют плацдарм. <…>
Изнанка войны: разграбленное всюду добро, поломанные и оборванные сады и нестерпимый, всюду вас преследующий запах».
11–12 июля.
«Люди часто боятся больше, чем это бывает страшно в действительности. Страшно – пойди и посмотри: не будет страшно».
9 августа.
«Как мы, ходящие вокруг смерти, привыкаем и к ней, и к мысли о ней. Одна сестра расставалась с офицером и спокойно договаривалась; „Будешь убит, и я покончу с собою“. Он тоже спокойно: „Только проверь слух, не торопись. А если буду ранен, то жди результата“. Как будто разговор идет об уплате рублевого долга».
7 сентября.
«Идем в гору и набредаем на кучу трупов. Они лежат всюду. Недалеко друг от друга офицер русский и офицер немецкий: у того ничего, у этого письма, карточки и т. п. Ведем бой. <…> Ничего не удается. Назад возвращаюсь мимо наших трупов, они в двух кучках (23 и 12); они скошены пулеметом. Позы разные. Есть один, сьежившийся в ровике, от пулемета уцелел, но найден шрапнелью».
8 сентября.
«Иду в Перекопский полк и на пути отстреливаюсь. При спуске с 1552-й [высоты] в 12 шагах рвется тяжелый снаряд; мы оглушены и припадаем к земле… Мы целы, и я говорю: „Ребята, перекреститесь; Бог помиловал“, и мы молимся, Сижу у бат[альонного] ком[андира], после круч с наслаждением пью чай, а около нас рвутся снаряды. Вот [один] свалил целую ель. Решаюсь захватить „покинутую“ батарею и назначаю полроты с прап[орщиком] Спесяковым. Обещаю Георгия. Он полон оживления, глаза его горят. „Уж какой придется“, – говорит он, играя на слове „крест“. „Игра на крови“ – приходит мне в голову. А прапор, опираясь на палку, поскакал по камням вниз по ручью.
А мы поползли в горы к позициям 1-й и 2-й рот, ползем на пузе и выслеживаем врага».
28 сентября.
«Сегодня был на панихиде убитого (Аккерманского) полка офицера: за телом приехали старик-отец со старой матерью. Мать дрожит, пьет воду, говорит больше других, спрашивает под рыданья: при какой задаче погиб ее сын? „При взятии Деалу Ормулуй. Взяли“. Она вздохнула и сказала; „Ну, слава Богу, и мой сын, надеюсь, помог делу и погиб не зря“.
Таких картин – сколько их! И если бы их все пережить, как эту, что сегодня, сердце давно лопнуло бы от грусти и страданий».
23 октября.
«…Можно, находясь в 500 шагах от противника, быть в тылу, раз нет хождения перед смертью. Только оно освежает часть или человека, оно держит его в постоянной боевой тренировке…»
24 октября. (В этой записи речь идет о бое, за который Снесарев был награжден Георгием третьей степени. Бой начался накануне сильной атакой австрийцев, которую удалось отбить ценой больших потерь. На следующий день части 64-й дивизии под командованием и при личном участии Снесарева нанесли контрудар.)
«Атака удалась и выполнилась так, как намечали. Результаты: положение восстановлено; взяты командир 42-й батареи [противника] (лучший в 6-й горной бригаде), 2 офицера и 167 нижних чинов (плюс 18 раненых), трупов – более 300. Кроме того: 2 пулемета, 3 бомбомета, 2 миномета, более 600 ружей и т. п. Два раза попали в сведения из Ставки; благодарил командующий 8-й армией (суховато) и главнокомандующий Юго-Западного фронта (очень тепло). Словом, дело вышло очень удачное, но не знай об атаке [противника], не поработай и не подготовь всего, позиция была бы, пожалуй, прорвана. Узнал, что здесь нервничали и уже поднимали вопрос, куда отходить».
27 октября.
«Сегодня хоронили Андрея Ивановича Спивакова и Дмитрия Филипповича Воробьева (погибших в бою 23 октября. В записи от 8 сентября Спиваков назван Спесяковым. – А. И.-Г.). Особенно жалко Спивакова, фраза которого („ну какой там крест придется – Георгиевский или деревянный“) никогда не забывалась мною… Он – как будто предвидел – обрел деревянный».
1 ноября.
«Средняя жизнь прапорщика после производства – две недели. Грустно, зло, но правдиво».
23 ноября.
«В Николаевском полку в ударе идет батальон Перекрестова. Я вижу сегодня четырех ротных командиров сего батальона – безусых мальчиков, и, готовясь послать их почти на верную смерть, я внимательно всматриваюсь в их лица, как внимательно рассмотрел вчера на панихиде лица пяти елисаветградцев, убитых в бою 15.11… Сегодня всматриваюсь в живых, завтра буду в мертвых всматриваться. И так всюду и везде. Здесь, на боевом поле, шагаем по трупам, бодрим и поощряем на смерть живых, чтобы потом оплакивать мертвых».
С погонами и без погон
Как мы выяснили из послужного списка, после октябрьских событий 1917 года Снесарев ушел из армии «в долговременный отпуск» – то есть без намерения вернуться. Так же как и Врангель, уехал от беды – на родину, в Острогожский уезд.
Почему же весной 1918 года он пошел служить в Красную армию? Потому что надо было противодействовать наступлению немцев. После Брестского мира их продвижение продолжалось на юге; к началу мая заняли Донбасс, дошли до Ростова и до Валуек – а это уже родные снесаревские места.
Но почему он не пошел к белым? Ведь от Острогожска до Новочеркасска или Ростова рукой подать, ближе, чем до Москвы.
Ответив на это вопрос, мы обретем ответ на вопрос великий и трудный: почему красные победили в Гражданской войне?
Главная беда, главная причина поражения Белого движения заключалась в постулате: «Без нас – погибла Россия».
Основу Белого движения составляли убежденные энтузиасты, люди чести и принципа, не лишенные при этом серьезных, а иногда и великих амбиций. Вокруг них группировались смелые честолюбцы, которым жизнь не мила без подвига, победы, славы. Те и другие не могли принять большевиков, потому что считали их бесконечно ниже себя. Они и Родину любили горячей любовью, но лишь в ее славе. Униженную военной катастрофой и Брестским миром, они не могли ее принять. Для того чтобы восстановить честь России (как они ее понимали), готовы были погибнуть сами и погубить других. Когда их героический проект рухнул, они объявили, что Россия погибла.
Под прикрытием героев действовали авантюристы, ловкие гешефтмахеры, мелкие негодяи, хапуги, палачи – публика, которая умеет примазаться ко всякому большому делу. Много было просто увлеченной молодежи, вчерашних гимназистов, студентов, юнкеров, очарованных наркотическим обаянием, исходящим от первых двух категорий. Наконец, люди, случайно прибитые революционным штормом к белогвардейским берегам, составляли немалую часть движения.
