Ностальгия по чужбине. Книга первая - Йосеф Шагал

— Почему?

— Потому, что у тебя было вполне достаточно возможностей и оснований прикрыть девочку. Она и так достаточно натерпелась по нашей милости. И если ей сегодня что-то конкретно угрожает, то частично в этом и наша вина… Ты не согласен?

— Нет.

— Почему, Генри?

— Понимаешь, Паулина, — вкрадчиво произнес начальник оперативного управления ЦРУ, — если бы мы сидели с тобой в итальянском ресторане, при свечах, за бутылкой доброго «Кьянти», я бы, наверное, поддержал эту тему…

— А, кажется, теперь я понимаю, почему ты вызвал меня в свой кабинет, — губы женщины скривились в усмешке. — Хочешь сказать, что здесь — не место для сантиментов, да?

— Ты сделала правильный вывод. Даже несмотря на то, что находишься на пенсии…

— Ты не любишь людей, дорогой Генри, — тихо сказала Паулина. — Юджин — сын твоего фронтового друга, твой воспитанник…

— Паулина, пожалуйста, не надо меня осуждать… — Уолш поморщился. — Пока я сижу в этом кресле и занимаюсь тем, чем занимаюсь, мой интерес к людям всегда будет определяться приоритетами РАБОТЫ. И давай оставим тему морали на более подходящий момент. Не возражаешь?

— Это твой кабинет, — пожала плечами Паулина. — И ты в нем хозяин.

— Итак, через двое суток после вылета из Лос-Анджелеса твоя воспитанница оказывается на конспиративной квартире Моссада в Париже. Значит…

— Где ее потеряли твои люди?

— В Париже и потеряли… — Лицо Уолша потемнело. — Дебилы проклятые!

— При каких обстоятельствах?

— Машина… Она шла по улице и остановилась. А потом возле нее внезапно притормозила какая-та машина. Она юркнула вовнутрь и исчезла…

— Она с кем-то до этого встречалась?

— Нет. Во всяком случае, не был засечен ни один подозрительный контакт.

— То есть, от от вас сознательно отрывалась, да?

— Не думаю, что она могла заметить слежку.

— И тем не менее… — Паулина огладила нейлоновый чулок на коленке и внимательно посмотрела на Уолша. — Резюме, Генри: женщина, у которой тяжело ранили мужа и которой угрожает смертельная опасность, по какой-то неведомой причине не хочет иметь дело с ЦРУ, меняет внешность и оказывается непонятным образом на конспиративной квартире израильской внешней разведки… — Паулина говорила медленно, словно репетируя монолог для любительского спектакля. — Значит, Генри, у нее за душой есть что-то, что она не может или не хочет доверить нам…

— А евреям, стало быть, может и хочет? — Уолш презрительно поджал губы.

— Выходит, так, дорогой.

— Вот я и хочу узнать, о чем, собственно, идет речь.

— Кстати, Генри, а почему ты уверен, что она вышла именно на Моссад? И откуда ты знаешь, что она на конспиративной квартире, если твои люди ее потеряли?

— Благодаря тебе, дорогая.

— Мне? — изумленно воскликнула Паулина.

— Тебе, тебе, — закивал Уолш и довольно ухмыльнулся. — Вернее, твоей потрясающей предусмотрительности, дорогая. Помнишь то симпатичное бриллиантовое колечко, которое ты ей подарила в семьдесят восьмом году?

— А-а… — лицо женщина просветлело. — Так она все еще его носит?

— К счастью, твоя воспитанница — полноценная женщина, — пробормотал Уолш. — И как все женщины не в силах отказаться от блестящих побрякушек. У вас же у всех пункт на драгоценности. Особенно, на те, за которые не надо платить… А жидкие кристаллы, равно как и бриллианты, если верить господину Флемингу, вечны. Стало быть, в подзарядке не нуждаются. Вот они и посылают в эфир свое «пи-пи», по которому мы можем определить местонахождение твоей блудной воспитанницы в течение пяти минут…

— Ну и что?

— В смысле?

— Генри, либо ты чего-то мне не договариваешь, либо я чего-то не понимаю… — Паулина наморщила чистый лоб. — История, конечно, неприятная, но, насколько я понимаю, к ядерной войне она вряд ли приведет…

— Возможно, — кивнул Уолш.

— Тогда почему все это так взволновало тебя? Что, собственно, происходит, Генри?..

— А вот тут, дорогая, аргументы кончаются и начинаются сплошные предчувствия. — Уолш заерзал в кресле, потом вытащил сигару и стал ее жадно обнюхивать.

— Ты предупреди, дорогой, когда у тебя кончится приступ токсикомании, — ласково произнесла Паулина. — Может, мне выйти?

— Меня беспокоит, во-первых, странная активность русских, — не реагируя на колкость женщины, — продолжал Уолш. — Они как с цепи сорвались, понимаешь? Ликвидацию затеяли в спешке, повторную вылазку провели, вернее, пытались провести всего через пять суток после выстрелов в Барстоу… И в итоге угробили очень даже приличную пару агентов, которые могли без особого риска поработать еще пару-тройку лет. Представляешь, их взяли при попытке пробраться к дому Элизабет Спарк! Аж в Айову забрались, мерзавцы!..

— Ты хочешь сказать, что кроты не учли вероятность засады?

— В том-то и дело, что учли! — выдохнул Уолш. — Но у них был приказ. Жесткий приказ, Паулина… И поскольку в Барстоу им ловить было нечего — там все как на ладони, особенно, после выстрелов среди бела дня, — решили податься в Айову и словить там свой шанс. Дети ее там, и вероятность того, что мать их от себя далеко не отпустит была достаточно высокой…

— Не повезло ребяткам, — пробормотала Паулина.

— Не повезло, — согласился Уолш. — Так вот, я прикинул совокупность неспокойного прошлого нашей знакомой и детали этой странной истории… Ответ мне не нравится, Паулина. Наши московские коллеги явно решили что-то вычистить. Уж не знаю, с какой целью, но, судя по всему, решили серьезно… Как я уже говорил, мы занимаемся сейчас очень важными делами. Я имею ввиду Россию. Именно сейчас мне необходимо полностью контролировать ситуацию в Москве, знать по возможности точно все их шаги и намерения. Там вот-вот грянет большая заваруха, и поведение больших ребят из желтого дома на площади Дзержинского — что-то вроде барометра-анероида, по стрелке которого нам следует ориентироваться. Так вот, Паулина, мне бы хотелось быть по возможности уверенным, что барометр этот не врет, что кто-то специально не подкладывает под него железку… И еще: когда затевается большая игра, крайне неприятно и даже опасно, если под ногами вертится кто-то еще… Как видишь, ничего конкретного — сплошные ощущения…

— Хорошо… — Паулина кончиками пальцев пригладила элегантно уложенную седую голову и пристально посмотрела на Уолша. — Ты можешь сформулировать, что конкретно от меня требуется?

— Если одним словом, то мне нужны твои РЕКОМЕНДАЦИИ. В принципе, у тебя в распоряжении вполне достаточно исходных: девица с Лубянки, которую мы взяли живой и с которой вполне можно поработать, точное местонахождение твоей воспитанницы, бесспорные доказательства того, что евреи опять без разрешения влезли в нашу лавку и вот-вот начнут там шуровать… Разложи пасьянс и поколдуй, Паулина. Только, Бога ради, быстрее!..

— Ну а дальше что?

— О чем ты?

— Что произойдет с моими рекомендациями?

— Куда ты клонишь, Паулина? — Уолш подозрительно посмотрел на женщину поверх узких очков. — Переходи сразу на английский…

— Я засиделась со своими приятельницами, Генри. Когда они пожирают по несколько пирожных в один присест их усы становятся белыми от сахарной пудры…

— Неужели соскучилась по оперативной работе?

— Если шевелить только мозгами, отекают ноги… — Паулина демонстративно вытянула точеную ногу совсем еще молодой женщины и озабоченно сдвинула брови. — Знаешь, не хочу создавать лишние проблемы своей педикюрше…

— Я не могу вернуть тебя в контору на общих основаниях, — Уолш виновато развел руками. — Разве что, индивидуальный контракт, а?

— А я тебя об этом не прошу. Дай мне возможность не только проанализировать, но и поработать самостоятельно. Успокойся, Генри! — Паулина подняла руку. — Я вовсе не горю желанием вторгаться вместе с твоими бандитами в Гватемалу или Никарагуа…

— Тебе шестьдесят четыре года, Паулина, — после некоторой паузы негромко напомнил Уолш.

Лицо женщины потемнело.

— Эй, девушка, с тобой все в порядке?

— Во-первых, ты свинья, Генри Уолш…

— Ты начинаешь повторяться, — пробормотал шеф оперативного управления ЦРУ.

— Во-вторых, — не обращая внимания на реплику, продолжала взбешенная Паулина, — ты единственный человек на свете, которому известна дата моего рождения…

— Только не говори, что остальных ты уже пережила…

— И, в-третьих: никто и никогда еще не давал мне больше пятидесяти! В то время, как тебе самому уже семьдесят четыре года. А точнее, будет семьдесят пять через четыре месяца. И выглядишь ты, Генри Уолш, как раздолбанное и щербатое пианино в доме для престарелых, обитатели которого под звуки этого самого пианино ходят под себя с блаженной улыбкой!..