Эрос - Хельмут Крауссер

– Так Софи не просила меня о помощи?

– Нет. Открытку я написал собственноручно, вот на этом столе.

Это было равносильно удару в солнечное сплетение. Но может быть, он обманывал меня?

– Но ведь до получения открытки я даже не знал, под каким именем живет Софи! Зачем вы сообщили мне эту информацию?

– Рано или поздно вы все равно узнали бы все сами. Это был вопрос времени. Я всего лишь немного ускорил события. – Он улыбнулся и заявил, что и в его профессии порой находится место творчеству, а это чертовски приятно, да-да.

– Меня что, предали?

– Умоляю вас. Вы прекрасно понимаете, что на этот вопрос не существует ответа.

Эндевитт сделал глубокую затяжку, и я, чтобы преодолеть скованность, повторил за ним его жест. Мы смотрели друг на друга в упор и курили. Колени у меня тряслись, и я заложил ногу на ногу, чтобы унять дрожь.

– И что же теперь делать?

– Действительно, это немалая проблема. И прежде всего для меня. Но и для вас, естественно, тоже.

Эндевитт тщательно затушил в пепельнице остаток сигареты, докуренной лишь на две трети, затем заложил руки за голову, сцепил пальцы и наклонил голову назад – так, что у него даже захрустели пальцы. Затем уселся в позу роденовского мыслителя.

– Итак, вы совершили несколько государственных преступлений, – вкрадчиво сказал он. – Подделка документов, въезд в ГДР под обманным предлогом. А если сюда добавить еще попытку помощи при бегстве из Республики, то дело принимает весьма серьезный оборот… – Офицер сделал многозначительную паузу, по всей видимости, отрепетированную заранее. – С другой стороны…

– Так?…

– С другой стороны, что же прикажете с вами делать? Ваши люди знают, где вы находитесь, к тому же вы друг и меценат нашего государства, и с нашей стороны было бы довольно глупо удерживать вас здесь. А что предлагаете вы сами?

Что я должен был отвечать в такой ситуации? Как бы ответили вы? Представьте себя на моем месте и отвечайте! Считайте, что это всего лишь игра, забава, упражнение по моделированию! Итак?…

Немного подумав, я ответил, что в подобные игры играют только дети. А его положение я прекрасно понимаю: ситуация была хреновая. Именно это фон Брюккен и хотел услышать, поэтому продолжил свой рассказ.

– Господин Эндевитт, – сказал я, – вы понимаете, что я желаю Софи только добра. Предложить я могу лишь одно. Позвольте нам незаметно выехать из ГДР. Софи будет лежать у меня в багажнике, а потом она поселится в моем замке Ойленнест, и я лично отвечаю за то, что никто и никогда не узнает ни слова об Инге Шульц и ее жизни в Лейпциге.

– А если она все-таки проговорится?

– Это всегда можно назвать ложью! Если бы ей уж так хотелось поведать миру свою историю, она давно бы написала письмо в какую-нибудь западную газету. Но зачем ей это делать? Для чего? Дайте же нам с Софи спокойно уехать.

Медленно кивнув, Эндевитт прикусил нижнюю губу:

– Да, наверное, это был бы лучший выход. – Он снова сделал паузу, вероятно, для того, чтобы слегка помучить меня неопределенностью. – Однако здесь есть свои трудности.

– Какие же?

– Отношение к делу Инге Шульц неоднозначное. В последнее время она стала вести себя неадекватно. Это никому не нравится, и избавиться от нее было бы лучшим выходом.

– Если это вопрос выкупа…

– Нет-нет, даже не пытайтесь меня подкупить. Я не больной на голову. Я всего лишь маленький винтик в огромной машине, и, если я приму от вас деньги, мне тут же придет конец.

Но у меня имелось свое мнение. Я напомнил офицеру, что экономика его страны находится в столь плачевном состоянии, что ей не миновать кризиса. Через два-три года все рухнет к чертовой матери, а сейчас ему предоставляется возможность озолотиться без малейшего риска и до конца своих дней жить припеваючи.

Эндевитт посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и ухмыльнулся:

– Ну и фантазер же вы! Так мы с вами далеко не уедем. В данном случае мои полномочия не безграничны. Самовольно разрешить вам уехать я не могу ни при каких обстоятельствах. Этот вопрос необходимо утрясать с вышестоящим начальством, и я не думаю, что… – Он запнулся. – К вам лично это не имеет никакого отношения.

По всей видимости, политбюро еще не обладало полной информацией по делу Инге Шульц. Мне казалось, что я уловил ситуацию: Эндевитт не дал дальнейшего хода сообщению о том, что я въехал в пределы ГДР, и оно задержалось пока на его рабочем столе. Возможно, он не докладывал вышестоящему начальству и о той ниточке, что связывала меня и Софи. Однако я не понимал, чего он добивается от меня. Я мог исполнить любое требование Эндевитта, поэтому придвинулся вместе со стулом чуть ближе к его столу.

– А какие предложения у вас?

На мгновение я почувствовал облегчение от того, что перешел в контратаку.

– Инге Шульц должна умереть, – последовал немедленный ответ.

– Что вы сказали?

– Инге Шульц числится на особом счету и проходит по всем нашим документам. Здесь она жила, здесь она и должна умереть, чтобы ее дело было закрыто и сдано в архив. И если Софи Крамер вздумает когда-либо назвать себя Инге Шульц, то неопровержимым доказательством ее неправоты будет лишь труп названной особы.

Вот как. Разумный довод. Похоже, у Эндевитта сложился особый план, и требовалось лишь разработать его в деталях. Я пригнулся, словно для конспирации. Все выглядело так абсурдно!

В это время люди Эндевитта рыскали по городу в поисках Инге Шульц, чтобы та не натворила глупостей, пока мы с подполковником окончательно не договоримся о том, что с ней делать. Не очень-то веселый расклад! А Эндевитт, все больше упиваясь своей властью, с каждой минутой становился все приветливее, угощал меня коньяком и показывал полароидную карточку своей новорожденной дочурки.

– Вам известно, что такое жаркое глубокой заморозки?

– Нет. Я лишь чувствую, что это совсем не то, что я предполагаю.

В этот день Инге Шульц прячется в винном магазине. Она сидит на деревянной скамеечке под прилавком, и, хотя ее присутствие не очень-то приятно хозяину, он не высказывает явного недовольства. Фриц не знает, чего она от него хочет. Не знает этого и сама Инге.

– Жаркое глубокой заморозки – это тела жертв пожара, изуродованных огнем до неузнаваемости. Некоторых из них не хоронят, а замораживают и достают тогда, когда требуется предъявить труп человека, который на самом деле еще жив или доживает считанные дни, однако должен умереть совсем не той смертью, о которой узнает широкая общественность.

Что ж, очень интересно и познавательно. Но у меня появилось чувство, что этот человек издевается надо мной.

– Слушайте! У меня такое предложение. Мы инсценируем гибель Инге Шульц от пожара в квартире, достаем из холодильника обгоревший труп того же пола и примерно того же роста, оттаиваем его и предъявляем как доказательство ее смерти. Вы забираете свою Софи, пересекаете границу, и больше мы с вами друг друга не знаем.

До меня медленно доходило, что этого человека уже не надо подкупать, потому что он давно подкуплен.

Раздался телефонный звонок. Эндевитт взял трубку и вскоре просветлел лицом:

– Значит, так? Хорошо. Чудесно. Удерживайте ее там! – Он положил трубку и предложил выпить за успех. – Ваш выход, фон Брюккен, – произнес он, чокаясь со мной коньяком. – Забирайте ее себе, раз. уж так хочется, а остальное предоставьте нам. У вас есть паспорт для Софи?

– Естественно!

Я воскликнул это, словно коммерческий агент, который желает убедить потенциального покупателя в качестве своего товара и вместе с тем боится, что сделка может сорваться из-за какой-нибудь досадной мелочи.

– Я так и думал. Можно взглянуть?

– Пожалуйста, прошу.

Он долго шелестел страницами паспорта и даже понюхал его.

– Отличная работа. На границе у вас с ним не будет никаких проблем. Но только пусть бедняжка не корчится все время в багажнике. Смотрите, не подкачайте. Эх, меня бы туда. Так, и запомните еще вот что. Если госпожа Крамер все-таки вздумает потом хлопать крыльями, то мы найдем верный способ ее успокоить. Скажите ей об этом. С приветом от меня. Удачи!

– Удачи?… Что же я должен теперь делать?

– Разве тебе не надо домой, Инге? Ты не замерзла? Ах да, я вижу, ты вся дрожишь. Но ликерчик тем не менее поставь на место. Зачем ты его открыла? Придается тебе заплатить за него.

– Значит, ты все-таки меня не любишь.

– Всему есть предел, Инге. Всему есть предел!

– Ты такой же, как и все в этой стране. Знаешь, что я тебе сейчас расскажу?

У Фрица Лангеншайдта сейчас наплыв покупателей, и он обязан обслужить их всех. Он просит Инге немного подождать и через некоторое время снова поворачивается к ней:

– Что ты собиралась рассказать?

– Знаешь, Фриц, однажды мы грабили банк в Западном Берлине, а я при этом раздавала заложникам суфле в шоколаде…[35]

– Да, Инге, на тебя это похоже.