Аппетит - Филип Казан

– Святой Франциск… Странный святой для сына мясника, – хохотнул Зохан. – Делай как пожелаешь. Но не пренебрегай своими изысканиями.

– Врачебными, вы имеете в виду?

– Ты не будешь врачом вечно, – сказал он, снова сдирая с меня кожу взглядом. – Но ты, Нино, всегда будешь поваром. Ты хорошо справился, даже лучше, чем я ожидал. Мой маленький спор с Фортуной не проигран. Ты наконец-то твердо стоишь на собственных ногах, Плясунья. Иди в свое паломничество. Изучай что хочешь. Когда я вернусь, сможешь показать мне, чему научился.

Я хотел снова обнять его, но Зохан протянул руку и положил ее мне на макушку. Он долго держал ее там, и я почувствовал, как подступают слезы. Внезапная волна любви захлестнула меня. Маэстро наконец позволил мне обхватить его приземистое, широкое, крепкое тело, неловко отвечая на объятие.

– Ладно, ладно… – пробормотал он.

Потом коротко кивнул, сунул сверток с ножами под мышку и засеменил прочь, затерявшись в суете свиты его высокопреосвященства.

Тем вечером я сел и написал отказ от должности, а на следующий день отправился повидать Проктора. Я прихватил с собой несколько кексов, испеченных из белой муки и большого количества меда. Проктор сидел во дворике, наблюдая за муравьями. К моему восторгу, он определенно набирал вес, а монахи брили его, как я просил.

– С тобой все хорошо? – спросил я, усаживаясь рядом с ним на ступеньку.

– А-а, Блюститель Ветров. Я рассказываю моим друзьям-муравьям о нашем доме. Правда ли, что это приятная тюрьма? Муравьи говорят, что не видят никаких стен, только огромную пустыню и бескрайнее небо. Очень правдоподобно.

– Рад это слышать.

Медовые кексы чуть помялись, но Проктор взял один большим и средним пальцем и уставился на капельки патоки. Он подождал, когда капля упадет и муравьи ее найдут. А потом стал есть.

– Мед обладает свойством жара и сухости, – пояснил я. – Съешь еще. Как тебе твоя диета?

– Подходит, спасибо, – с набитым ртом ответствовал Проктор.

– Когда доешь это, я дам тебе лекарство.

– Лекарство? А зачем оно мне?

– Нам всем нужно лекарство, – быстро ответил я. – Если бы это было неправдой, то не было бы нужды в диететиках.

– Ты же пришел не нюхать мой зад, правда? – подозрительно осведомился Проктор.

– Боже упаси! Нет, это просто слабительное. Самое обычное.

Я вытащил склянку, которую купил у аптекаря, порекомендованного мне Помпонио Лето. Я наконец рассказал ему о Прокторе и моем желании вылечить его и был рад услышать, что он согласен с моим диагнозом расстройства черной желчи.

Проктор облизывал пальцы и разглядывал склянку. Она содержала вязкую темную жидкость. Когда я встряхнул ее, она оставила на стекле зеленоватый масляный след. Опасное средство. Я подумал, уже не первый раз за этот день, не лучше ли просто прекратить мой эксперимент над Проктором. Еще неделя – и я буду на пути в Ассизи. Но потом я подумал о своем наставнике, о том, как он всегда настаивал, что работа, однажды начатая, должна быть доведена до конца. Возможно, именно это Зохан подразумевал под моими изысканиями. Кроме того, мне хотелось посмотреть, удастся ли мне излечить разум бедняги. В конце концов, я же врач, все так говорят. Вот я и получу доказательство. «И, – подумал я с восхитительным чувством предвкушения, – Тессина будет поражена, когда я ей расскажу».

– Я не хочу лекарство, – заявил Проктор.

– Да ладно, – возразил я. – Это просто мягкое слабительное. Нужно выгнать черные, пережженные и поврежденные гуморы из твоего тела. Еда, которой ты питался, послужила началом. Теперь немножко этого… Оно чрезвычайно эффективно.

– Что это?

– Дистиллят некоторых полезных растений. С гор, – беззаботно добавил я. – Вот. Всего лишь маленький глоток – очень маленький глоток.

К моему удивлению, Проктор позволил мне поднести склянку к его губам и дал густой смоляной жидкости стечь по зубам в рот.

– Гха-а-ак! – закашлялся он и высунул язык, весь в зеленых пятнах.

– Еще немного.

Я дал ему еще чуть-чуть. Потом, ощутив перемену в настроении нищего, тактично удалился в дальний конец двора и встал у дверей, ведущих в часовню. Проктор вскочил и начал раздраженно ходить туда-сюда. Я заметил, что моя старая одежда сидит на нем лучше, а кожа выглядит уже не такой грубой.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Флорентийский пердонюх! – рявкнул он. – Слабительное, очистительное. Чистилище. – Он кашлянул. – Я Проктор, мне нужен настоящий доктор. Настоящий доктор!

– Я и есть настоящий доктор, – сказал я. – Настоящий диететик. Не волнуйся, я ухожу – вернусь вечером, с ужином для тебя.

Но когда я вернулся, неся более горячую и влажную пищу – вареную говядину и горшочек варенья из мушмулы, – то обнаружил Проктора, скорчившегося на своем тюфяке, голого ниже пояса. Он подтянул колени к подбородку, весь трясся и стонал. Я встал рядом с ним на колени. Он открыл один глаз, увидел меня и снова зажмурился.

– Он просидел в нужнике весь день, – сказал вошедший в каморку монах за моей спиной. – Бредил, блевал и опустошал кишки.

– Ага. Я дал ему слабительное.

– Уж слабительное так слабительное, сын мой! Что же это такое было?

– Черная чемерица. – Я увидел, что легкое удивление на лице монаха сменилось ужасом. – Очень разбавленный настой и совсем чуть-чуть. Не могу поверить, что это так на него подействовало.

– А чего ты ожидал? – спросил монах. – От чемерицы люди сходят с ума, а ему-то едва ли было куда еще сходить.

– Именно: я лечу подобное подобным, – поспешно ответил я.

Принцип, конечно, был именно такой, но, стоя на коленях здесь, рядом с трясущимся телом несчастного, я чувствовал себя настоящим самозванцем, да к тому же убийцей.

– Проктор! – позвал я и потряс его руку. Пот проступил сквозь его рубашку, а кожа стала липкой, холодной и влажной. – Проктор? Ты меня слышишь?

Он слабо покачал головой. То, что я принимал за затрудненное дыхание, кажется, было словами, и я наклонился ближе. Он что-то повторял, снова и снова, но я не мог расслышать, что именно он говорит. Это мог быть «Отче наш», или календарь, или названия городов Умбрии – я не понимал ни слова. Я пощупал его лоб: лихорадки нет. Не было никаких сомнений: все это натворило мое слабительное. Когда я покупал настойку, то потребовал самой слабой концентрации, ибо кто, имея знания хотя бы с обрезок ногтя, не представляет силы черной чемерицы?

– Было ли… Была ли кровь в его стуле? – спросил я, боясь услышать ответ.

Но монах покачал головой.

– Хорошо, очень хорошо. Хм… Вы сказали, он бредил?

– Боже правый, да! Его речь и обычно расстроена, как вы знаете, но тут из него просто лилось, прямо-таки лилось. Фонтан слов – и, конечно, конвульсии.

– О нет! Конвульсии?

– Ужасные судороги, скажу я. Он обделал и себя, и пол… – Монах многозначительно приподнял бровь.

– Все это ожидалось, добрый брат. Конечно же, я заплачу за стирку и мытье пола, – заверил я его.

Монах крякнул и ушел. Когда мы остались одни, я наклонился и шепнул Проктору на ухо:

– Ты меня слышишь?

Он застонал и уткнулся лицом в подушку. Бормотание началось опять. Я разбирал то слово, то два. Это все-таки оказался «Отче наш», но другой.

Да будет воля Твоя и на земле, как на небе:Чтобы мы возлюбили Тебя всем сердцем, всегдао Тебе помышляя,всей душой всегда к Тебе стремясь,из всего разума все стремления наши к Тебе направляя,честь Тебе во всем ища…

Он выбросил ноги и закряхтел, потом сложился обратно.

И изо всех наших силвсе чувства души и телав завоевание Твоей любви обращаяи ни во что другое…

Я узнал слова: молитва святого Франциска.

– Проктор, – шепнул я.

Он опять застонал.

– И да возлюбим ближних наших, как самих себя! – полувыкрикнул-полупрорыдал он и сел. – О Господи, о Господи… – Он дико заозирался, увидел меня, словно в первый раз. – Мои кишки – Боже правый, мои кишки! – Проктор потянулся ко мне, и я, не раздумывая, обнял его.

Он повис на мне, плача. У меня тоже потекли слезы.

– Мне так жаль, – прошептал я ему. – Прости меня.

– Отведи меня в нужник, ради Господней любви, – простонал он.

Я помог ему подняться – он едва сумел выпрямиться. Мы уцепились друг за друга, и я довел его по коридору до крошечного вонючего отхожего места. Там Проктор зашаркал еще быстрее и со сдавленным воплем упал на деревянную скамью. Я встал перед ним, крепко держа его за обе руки. Спазмы пробегали по его телу, и ужасающие звуки доносились снизу.

– Тайное или явное, внезапное или настойчивое – Иисусе! – взвизгнул Проктор и перегнулся пополам, крепче сжав мои руки. – Тайное или явное, тайное или явное… – распевал он снова и снова. Это продолжение молитвы святого Франциска, понял я. – И не введи нас в искушение: тайное или явное, внезапное или настойчивое. Но избавь нас от лукавого: в прошлом, настоящем и будущем.