Нерассказанная история США - Оливер Стоун

16 июля, когда Трумэн осматривал достопримечательности Берлина и готовился к запланированной на следующий день встрече со Сталиным, в пустыне близ города Аламогордо (штат Нью-Мексико) ученые взорвали первую атомную бомбу. Результаты испытаний «Тринити» [«Троицы»] превзошли все ожидания. Мощность взрыва оказалась колоссальной (18,6 килотонны), все небо залил ослепительный свет, и кое-кто из ученых испугался, что бомба все-таки подожгла атмосферу. Оппенгеймер признавался, что в памяти у него мгновенно всплыла фраза из Бхагавад-гиты: «Я стал смертью, разрушителем миров». Заместитель директора проекта Кеннет Бейнбридж высказался куда прозаичнее: «Теперь все мы – сукины дети»97.

Гровс отправил предварительные результаты телеграммой Стимсону, и тот немедленно сообщил о них Трумэну и Бирнсу, приведя их в восторг. 21 июля Гровс отправил намного более полный и впечатляющий отчет, где писал: «Испытания превзошли самые оптимистичные ожидания». Гровс оценил освобожденную энергию в эквивалент 15–20 килотонн тринитротолуола (тротила) – это количество настолько превышало все предыдущие результаты, что было почти невообразимым. Стимсон прочитал доклад президенту и госсекретарю. Одновременно с докладом Гровса пришел и отчет бригадного генерала Томаса Фаррела, писавшего о «сильном, долгом, потрясающем реве, возвещавшем о Судном дне»98. Когда Черчилль прочитал отчет, то воскликнул: «Это Второе пришествие в гневе!»99

Трумэн, Бирнс и Гровс решили, что теперь у них появилась возможность ускорить капитуляцию японцев на американских условиях и без советской помощи, а значит, они могли отказаться от территориальных и экономических уступок, обещанных СССР. Стимсон заметил: « [Сообщение] чрезвычайно подбодрило президента, и, когда мы встретились, он снова и снова заводил разговор о прекрасной новости. По его словам, известия внушили ему совершенно новое чувство уверенности»100. Трумэн, позволявший Черчиллю и Сталину играть первую скрипку на нескольких заседаниях, теперь держался с ними довольно высокомерно. Вот как У. Черчилль описывает происходившее на следующем заседании: «Я ничего не понимал. Когда он пришел на встречу, уже прочитав сообщение, то стал другим человеком. Он постоянно затыкал русским рот и вообще вел себя на заседании, как хозяин»101. Макклой тоже отметил, насколько известия об испытаниях бомбы придали уверенности Трумэну: «Ведущую роль на встрече играет “большая бомба” – она ободрила и премьер-министра, и президента. Получив отчет Гровса, они отправились на следующее заседание с важным видом мальчишек, спрятавших в кармане большое красное яблоко»102.

Хотя Трумэн никогда не мог противостоять ни своему отцу, ни своему боссу Пендергасту или другим грозным политикам, сейчас он нашел в себе силы выступить против самого Сталина. Если, как говорят, револьвер увеличивает рост любого человека до двух метров, то успешное испытание атомной бомбы превратило коротышку Трумэна в настоящего великана, и теперь он возвышался над самыми ужасными диктаторами в мире. Но за напускной бравадой Трумэна скрывалось более глубокое понимание мира, приход которого он собирался возвестить, применив атомную бомбу на практике. В Потсдамском дневнике он записал: «Мы изобрели самую ужасную бомбу за всю историю человечества. Она может вызвать огненные разрушения, предсказанные еще в долине Евфрата после Ноя и его легендарного ковчега»103. К сожалению, апокалиптические предчувствия Трумэна не вынудили его искать другие пути, когда Судный день стал приближаться.

В отличие от других основных политических игроков – Трумэна, Бирнса и Гровса – у Стимсона действительно возникли недобрые предчувствия в отношении применения атомной бомбы. Он называл ее «ужасной», «отвратительной», «зловещей», «кошмарной» и «дьявольской». Он считал ее не только новым оружием, но и «революционным изменением отношения человека ко вселенной… она может привести к гибели цивилизации… она может быть Франкенштейном, который нас поглотит»104. Стимсон неоднократно пытался убедить Трумэна и Бирнса успокоить японцев насчет императора. Но все его старания оказались тщетными. Когда Стимсон пожаловался Трумэну на то, что в Потсдаме его опасения проигнорировали, Трумэн заявил своему пожилому и болезненному военному министру: если ситуация ему не нравится, он может паковать чемоданы и ехать домой.

В Потсдаме Стимсон сообщил генералу Дуайту Эйзенхауэру, главнокомандующему войсками союзников в Европе, что применение бомбы неизбежно. Эйзенхауэр отреагировал резко отрицательно. Свое отношение к ситуации он описал в интервью журналу Newsweek: «И тут он сказал мне, что они собираются сбросить ее на японцев. Ну, я его послушал, но говорить ничего не стал: в конце концов, моя война в Европе закончилась, а то меня уже не касалось. Но постепенно от одной только мысли об этом я начинал впадать в депрессию. Потом он спросил мое мнение, и я ответил, что против применения бомбы по двум причинам. Во-первых, японцы готовы сдаться, и я не видел никакой необходимости наносить им такой ужасный удар. Во-вторых, мне очень не хотелось, чтобы именно наша страна первой применила подобное оружие»105. Эйзенхауэр сказал историку Стивену Амброузу, что выразил свое несогласие лично Трумэну и его главным советникам. Историк Бартон Бернштейн не без причины сомневается в правдивости слов Эйзенхауэра, но генерал Омар Брэдли поддерживает версию Эйзенхауэра106.

Как только бомба успешно прошла испытания, у Трумэна, Бирнса и Стимсона исчезли причины желать вступления СССР в войну: ведь это дало бы право Советам на уступки, обещанные Рузвельтом на Ялтинской конференции. 23 июля Черчилль заметил: «Совершенно ясно, что США в настоящее время не хотят участия русских в войне с Японией»107. Бирнс признавал: «И президент, и я сам перестали жаждать участия СССР в войне, как только узнали, что испытания прошли успешно». Он объяснил своему помощнику Уолтеру Брауну, что «надеялся выиграть время, считая, что после атомной бомбы Япония сдастся, и Россия не получит такой уж большой кусок добычи»108. С точки зрения Трумэна и его советников, проще всего этого можно было достичь, применив атомную бомбу. Объяснения Трумэна очень доходчивы: «Думаю, японцы сдадутся еще до того, как Россия вступит в войну. Я уверен: так и будет, как только над их родиной возникнет “Манхэттен”»109.

Сталин и Трумэн с госсекретарем США Джеймсом Ф. Бирнсом и советским наркомом иностранных дел В. М. Молотовым на Потсдамской конференции в июле 1945 года. Во время пребывания в Потсдаме Трумэн и его советники узнали об успешном испытании атомной бомбы «Тринити». Теперь, получив новое оружие и собираясь отказаться от обещанных СССР территориальных и экономических уступок, Трумэн, Бирнс и военный министр Генри Стимсон больше не хотели участия Советского Союза в войне на Tихом океане.

Еще до окончания конференции Трумэн тихонько подошел к Сталину и небрежно упомянул, что США разработали «новое оружие необычайной разрушительной силы». Не зная, что советская разведка держит Сталина в курсе проекта «Манхэттен», Трумэн поразился безразличию Сталина и даже засомневался: а понял ли советский руководитель, о чем вообще идет речь? Однако Сталин понимал намного больше, чем показалось Трумэну. Он знал о планировавшихся испытаниях. Теперь он пришел к выводу, что испытания прошли успешно. Он немедленно позвонил наркому внутренних дел СССР Л. П. Берии и отругал его за то, что тот не знал об успешно проведенном испытании. А. А. Громыко вспоминал: когда Сталин вернулся на свою дачу, то заметил, что американцы воспользуются атомной монополией и станут диктовать условия мира в Европе, но он на их шантаж не поддастся110. Он приказал советским войскам ускорить вступление страны в войну, а ученым – наращивать темпы исследований.

Трумэн не отдал непосредственного приказа сбросить бомбу. 25 июля в Потсдаме он одобрил директиву, подписанную Стимсоном и Маршаллом, приказывающую применить атомные бомбы после 3 августа, как только позволят погодные условия. Он знал: маловероятно, что Япония примет окончательный вариант Потсдамской декларации, где не содержалось ни существенных изменений к условиям капитуляции, ни предупреждения о бомбе, ни уведомления о вступлении СССР в войну. Однако важно отметить: вопреки более поздним утверждениям Трумэна и Стимсона указание провести бомбардировку было дано до, а не после того, как японцы отклонили Потсдамскую декларацию. Трумэн не предложил Сталину подписать декларацию, хотя Сталин был готов подписать ее и даже принес собственный проект. Подпись Сталина показала бы японцам, что СССР намерен вступить в войну. Отсутствие его подписи побудило японцев продолжать бесплодные попытки получить помощь СССР в достижении лучших условий капитуляции, а часики все тикали, и наконец бомба была готова к применению.