Пассионарная Россия - Георгий Миронов

Однако не стоит и идеализировать век XIX. Хорош, безусловно, красив, элегантен, наряден, талантлив. А и много глупостей, непоследовательности, упрямства. Если бы только две проблемы – дураки да дороги… Если бы…

Весь XIX в. пронизан реформами. И почти все они кончились плачевно. Если не в XIX, то в веке XX… Нет ни одной страны в мире, где бы крестьян сначала освободили (в 1861 г.), а потом снова закабалили (в 1929 г.).

Или судебная реформа: суд присяжных впервые введен в России в 1550 г., потом – на новом витке развития страны и ее юридических институтов – в 1860-м. В наши дни мы являемся свидетелями «восстановления» когда-то существующего института – суда присяжных.

Иногда возникает ощущение, что нам важны не результаты реформ, а сам процесс… Во Франции в 1789 г. крестьян в результате революции наделили землей. Потом чего только – в политическом и экономическом отношении – во Франции не было. Однако землю уже не отбирали…

А у нас…

Конечно, это не только наша беда. Самый большой парадокс истории в том, что из нее никто не извлекает уроков.

Еще раз обратимся к началу эпохи… На престол восходит молодой, энергичный, казалось, искренне ратующий за Отечество Александр I. Главенство Закона над всеми, вне зависимости от сословия. Освобождение крестьян в Прибалтике. Разрешен выезд за границу. Открыты вольные типографии. Создан Императорский Лицей, обогативший Отечество такими именами, как Пушкин, Кюхельбекер, Салтыков-Щедрин, Петрашевский, Мей…

А потом сходят на нет под давлением сторонников сохранения прежних порядков реформы, уходят и сами реформаторы. Вместо Сперанского – одиозный Аракчеев. Подавляется бунт Семеновского полка, запрещаются тайные общества…

Качается маятник…

И это – XIX век… Однако прелесть XIX в. не в противоречивости и парадоксальности, а в тех приметах человеческого благородства, которые его и делали столь привлекательным в глазах людей XX–XXI столетий.

Бороться с контрреформаторами, – возможно, полагал Александр I, – значит и далее сотрясать Россию. А ей бы мира, спокойствия… Может, стоит с этой точки зрения взглянуть на контрреформы и Александра I второй половины его царствования, и на короткое правление Александра III.

Ведь по многим – объективным показателям и субъективным историческим источникам – письмам, мемуарам, статьям – при Александре III, которого учебники на протяжении ста лет называли реакционером, – России жилось лучше и легче, чем когда-либо.

А все хорошо не бывает… Да, подавил Александр I бунт, – а как иначе действовать Государю? Зато других не было. Запретил тайные – против него, по сути, направленные общества? Но ведь знал о них. И пока не пролилась кровь (убийство Милорадовича имею в виду), – не только Александр I, но и сменивший его на престоле Николай I казнить никого из заговорщиков не собирались…

Александр сомневался, был непоследователен, в чем-то ограничил, с точки зрения свободолюбивого – особенно после победы 1812 г. – русского дворянства – их вольности… Но вспомним строки Пушкина – о царе:

Простим ему неправое гоненье:Он взял Париж, он основал Лицей…

Во всех предлагаемых читателю очерках – исторических портретах я стремился к максимальной объективности, понимая: оценивать исторических деятелей нужно и в совокупности содеянного, и непременно – в контексте исторических событий. Не только за то, что сделали, но и что могли сделать в эту эпоху в этих обстоятельствах.

И еще один очень важный момент для понимания парадоксальности XIX в. России.

По точному выражению Н. Эйдельмана, «в России сверху виднее». Огромная страна, где только волей правителя можно довести до всех ее окраин волю, реформу, благо для ее жителей. Достаточно большой класс дворянства, к началу XIX в. – просвещенного, а затем и просвещенных разночинцев, готовых положить жизнь на изменение страны к лучшему не ради карьеры или сладкого куска, – а исходя из великой православной идеи служения Добру. В результате «наверху» постоянно, на протяжении века, – оказывалось достаточно людей сведущих, которым оттуда, сверху, были виднее польза и перспективы не только их класса, но и всей страны.

Умные это понимают. Пушкина считали и считают одним из самых умных, если не самым умным человеком XIX столетия.

Он одним из первых понял: экономические и политические реформы сверху при огромном централизованном государстве – единственно и могут быть совершены мирно и быстро.

И вот вам еще один парадокс XIX в.: слабость реформаторов каждый раз порождала критику и справа – от реакционеров, и слева – в начале века это декабристы. А потом каждый раз – разные…

А и как слабость реформаторов не понять… Александр I в своей обеденной салфетке не раз находил угрозы, напоминавшие о судьбе отца-реформатора. Николаю I не угрожали – он сам себе угрожал, сам себя пугал, считая, что правильно наказал бунтовщиков-декабристов. Но и жило в нем ощущение вины перед Господом, что – как и брат – по крови на престол взошел. Александр II торопился провести все нужные реформы, были угрозы. Взорвали в клочья… Что ж, сын его, Александр III мог не учитывать этот фактор? Он был не робкого десятка, не боялся «бомбистов». В его же государственном правлении сам факт чудовищного убиения его батюшки был одним из краеугольных камней внутренней политики: не допустить повторения этого ужаса. Отсюда и строгости…

Пугали всех… А и не все боялись. Столыпин, например, был готов к насильственной смерти во имя создания Великой России. Однако – не боялся.

И еще: не дала Судьба, не позволил Господь, – не было у Столыпина тех 20 лет, которые ему, по его словам, надобны были для преобразования России. А ведь это была последняя альтернатива XIX века. Ополчились и правые, и левые. Не захотели Столыпина, получили Ленина. При неудаче революции сверху неизбежен бунт снизу. XIX век закономерно перешел в XX, взяв с собой все проблемы и парадоксы, не учтя лишь уроки…

Единственное в XIX в., что было бережно, хотя иногда и с ошибками, смешными и глупыми, с попытками политизировать и приблизить к себе через вульгарную социологию, перенесено и сохранено в веке XX и неизбежно будет развиваться и сохраняться в XXI в., – это высочайшие достижения русской культуры и искусства.

С литературой как будто бы понятно – вся наша «классика» – из XIX в.

И когда на рубеже XX–XXI вв. в очередной раз наша страна попыталась «сбросить с корабля истории» то, чему поклонялась предыдущие 80 лет, то оказалось, что русская литература – это на 90 % литература XIX в. А и те выдающиеся мастера, что жили в XX в., – истоками, культурой, благородством помыслов и мастерством – из предыдущего столетия.

В музыке как будто бы тоже есть стройная линия преемственности: музыка XX–XXI вв. – это классические традиции XIX в. плюс несколько имен продолжателей этих традиций и несколько имен, в большей степени спорных, – тех, кто искал новые ценности, соответствующие ритмам новой эпохи.

С изобразительным искусством уже сложнее: взять хотя бы отношение к сюжетной социологизированной живописи «передвижников», салонному и холодноватому искусству «классицистов», которых в XX в. постоянно пытались там (в веке XIX) и оставить. Однако шло время, история все расставляла по своим местам, и в начале XXI в. большинству разумных людей стало ясно: из века XIX в историю русского искусства нужно брать все, – и строгих академистов, и храмовые росписи, и «передвижников», и «мирискусников», и прочая, и прочая…

А взять кинематограф: родившись в XIX в., он стал фактом не только искусства, но и источниковедения. Как, впрочем, и литература, изобразительное искусство. Во всех тех книгах, которые я писал сам от первой до последней строчки или составлял из очерков и эссе, документов и комментариев к ним, я пытаюсь увлечь своих читателей своего рода занимательным источниковедением. Призываю относиться к художественным произведениям, иконам, картинам и памятникам архитектуры, фотографиям и фильмам, – еще и как к источникам для самостоятельного изучения истории. Очень надеюсь, что предлагаемые Вам, любезный читатель, очерки, посвященные XIX в., предоставят Вам в этом плане достаточно пищи для размышлений, достаточно материала для наблюдения и изучения.

И еще одно замечание: мои постоянные читатели знают, что во всех своих книгах я стремлюсь к расширению понятия культура в контексте истории государства Российского, постоянно предлагаю очерки и эссе не только о духовной, художественной культуре, но и о культуре политической и экономической, культуре костюма и быта, культуре крестьянской и дворянской.

Причем, возможно, в процентном отношении и неровно здесь представлены культура дворянская, в значительной мере определявшая культуру русской литературы, искусства, и культура крестьянская, в наибольшей степени соответствовавшая православному менталитету русского народа. В совокупности они дают представление об уникальности не имеющего аналогов в мировой истории явления – православная культура…