Обноженный - В. Бирюк

Возмущённый вопль Николая, пытавшегося опротестовать озвученную характеристику его личностных и деловых качеств, перешёл в бульканье. Ибо то, что в его мозгу предполагалось мощным и стремительным выпадом в сторону злобного клеветника, было, по сути своей, замедленным падением. Которое я чуть перенаправил. В сторону бочки с дождевой водой, стоявшей во дворе.

Обычных 10 секунд отмокания подопытного оказалось достаточно, чтобы принять решение. Выдернув Николашку за шиворот, переждав его захлёбывающийся вой восстановления дыхания, я снова сунул его в охлаждающую и протрезвляющую среду относительно чистого аш-два-о и скомандовал Ивашке:

— Разведи ещё ведро нашего. Надо сходить-потолковать.

Логика элементарная: если моего Николашку, после общения с этой компанией, характеризуют как болтуна, то третьегодневному Трифонычу сам бог велел мявкать безостановочно. Папашка его может быть в деле с Вержавским посадником, сынок может быть в курсе подробностей…

«Пощупать воз не вредно» — щупаем. Кстати… Я выдернул Николашку из бочки и, когда он кончил пускать носом фонтанчики, поинтересовался:

— У тебя, вроде, платки большие были?

Николай, по своей купеческой привычке, брал с собой не только необходимое для похода, но и возможно продаваемое. Мы несколько раз с ним об этом спорили, потому что таскать его барахло приходиться всем. Но он упорно доказывал, что «домашняя дума — в дорогу не годиться», «запас — карман не рвёт»… Парочка больших ярких заморских платков у него в багаже была.

Рубашка от Ивашки позволяла мне завернуться в неё раза три, так что витой кожаный шнурок с кистями на концах, повязанный вместо обычного, для девической рубахи, пояска в форме шерстяного шнура, оказался очень кстати. Девка из меня получилась… несколько неправильная: у славян домашний или церковный головной убор девушки — просто полоса ткани вокруг лба. Макушка должна быть открытой — «коса на улице». Косы у меня нет, но яркие, дорогие платки отвлекает внимание. Да и обоснование корректное — очевидное женское хвастовство дорогим убором.

— Николашку — спать, Ноготка — поднять, Сухана — взять, меня — не узнавать, ведро — забрать. Давайте, ребятки.

Мои мужи, несколько ошарашенно оглядев меня в девическом одеянии в тени забора, двинулись в сторону затихающей гулянки. Выждав минут десять, следом отправился и я.

Я уже объяснял: в каждом обществе есть свой набор табу. Одно из самых устойчивых — на смену одежды. Женщина в мужской одежде — крайняя смелость, чрезвычайная непристойность, ересь. Ношение мужской одежды — одно из обвинений, предъявленных Жанне Д'Арк.

Ношение мужчиной женской одежды — снова непристойность, основание для насмешек. Керенский бежал из Зимнего в женском платье — хохот в советской прессе стоял до скончания самой советской прессы.

Но каждый набор табу — сиюминутен и сиюместен. Попав как-то на свадьбу дальней родственницы в Шотландию, я смущался только два первых стакана тамошнего… «скотского самогона». Вздрагивал от резких движений гостей, и вспоминал, что согласно историческим традициям, нижнего белья под килт не надевают. Ну, кроме танцоров. Кстати, у воинов-викингов была похожая юбка-kjilt. И с бельём, очевидно, у викингов было… без белья.

Потом шотландская свадьба набрала размах, и вид кривых мохнатых мужских ног в полуспущенных гольфиках перестал меня занимать. Внимание сосредоточилось на отворотах этих чулочек: там туземцы носят ножи. Главное, чтобы нож был с внешней стороны ноги — это признак отсутствия тайных враждебных замыслов.

Последующее бурное обсуждение некоторых (из нескольких тысяч) разновидностей тартана показало: мужская сущность от тряпок не меняется. Два стакана крепкого (в любом одеянии) приводят к мысли о необходимости набить морду оппоненту. Вне зависимости от формы и раскраски его штанов.

Используя опыт пьянки в Эдинбурге — из первой жизни, и поучения «гаремного полицейского» — из второй, я предположил сыграть кое-какую интермедию.

Прибытие в застолье очередного ведра нашей «разведёнки» было хорошо слышно — со двора далеко разнеслись радостные клики.

На улице, чуть в стороне от распахнутых ворот, две фигуры, неясно различимые в отсветах со двора, выясняли отношения. Хлёсткий звук пощёчины и немедленно последовавший детский вой позволили уточнить ситуацию: происходит воспитательный процесс.

Громкий, наполненный лютой злобой, женский шёпот детализировал позиции сторон:

— Ты! Сучка! Мы с отцом тебя поим-кормим-одеваем! Я ночей недосыпаю! За тобой, бестолочью, стираю-убираю-обшиваю! Никогда куском хлеба не попрекала! А ты, тварь неблагодарная…! Вот же — пришёл случай! А она рыло воротит! Всего-то и надобно — лечь да потерпеть! Никакого труда от тебя ненадобно, только на спинке полежать! Дура! Дармоедка! Прожорище! Там купчик серебром сыпет, а она кобенится! Как себе — так дай, а как для семьи, для отца-матери — так не буду! Убью падлюку!

— Матушка! Не бей! Я же маленькая! Боюсь я! Не надо!

Новая пощёчина отбросила маленькую тень на пару шагов. Большая наклонилась и, приподняв, потащила за руку в ворота. Уже на дворе, где был свет от открытой двери в поварню, стало ясно: мать тащит дочку. Учитывая специфические склонности этого «дыровёрта», могу уверенно предположить — тащит на случку. Используя высокий стиль — на платную дефлорацию. Причём, в отличие от визита к стоматологу — собирается не нести расходы, а наоборот.

Понять и оценить действия туземцев… крайне затруднительно. Возможно, имеет место грубое насилие над ребёнком. Возможно, наоборот — детский каприз и низкая неблагодарность. Но думать об этом без толку — по нашим, «святорусским», исконно-посконным обычаям ребёнок есть полная собственность родителей. Матушка говорит: «ложись» — дочка должна лечь.

   «Матушка, матушка, на двор гости едут,   Сударыня матушка, на двор гости едут!..   — Дитятко милое, я тебя не выдам! - Матушка, матушка, образа снимают,   Сударыня матушка… Меня благословляют…   — Дитятко милое, господь с тобою!».

Фольк достаточно чётко демонстрирует обман родителями своего ребёнка с последующим «переводом стрелок» на господа бога. Выдали, «пропили», избавились, «сдЫхали»…

Ванька, хватит думать о чужих проблемах — подумай о своих!

Надо вытащить этого «дыровёрта» из-за стола и быстренько допросить без помех. Реально обеспечить одиночество персонажа можно двумя способами: или — в сортир, или — в постель.

Организовать ему дистанционно понос — я не могу. Остаётся сыграть проститутку. Наверное — дорогую. Дешёвую у меня просто не получится — понтов многовато. Заманить его подальше, к реке, и там… информационно выпотрошить. Для чего я Ноготка и дёрнул, на всякий случай.

Учитывая выбранный имидж и уровень подпития компании, а также присущие мне гендерные характеристики… могут быть проблемы.

Факеншит! Ванька, не спи! Быстрее! Сейчас он трахнет эту деточку с мамочкой, и его тяга к представительницам противоположного пола резко упадёт! Либидо уменьшиться, мозгов прибавится — вероятность успешного завершения миссии резко снизится.

Всё, ждать нельзя! Как там учила меня в Киеве Фатима-«гаремный полицейский»:

— Спинку держи! И — проходочка!

Вперёд, Ванюша! На рынок двуногого дырявого мяса.

Глава 260

Моя попытка изобразить задницей пропеллер успеха не имела. Просто потому, что её никто не видел. Как оказалось, все, кто ещё шевелился с открытыми глазами, находились под навесом за поварней. Тут стояли столы, за которыми веселились остатки команды «дыровёрта» и примкнувшие к ним местные пьяницы, бездельники, нищие и шлюхи.

Большая часть присутствующих прибывала в состоянии глубокого отдыха. Резким антиалкогольным диссонансом выглядела моя троица: Ноготку много надо, а Ивашка с Суханом вообще не употребляют.

Ещё одна, подающая признаки жизни группа сапиенснутых хомов и хомок, суетилась у торца длинного стола. Там, под тускленьким огоньком лучины, на столе на спине лежала давешняя девчушка с задранным на лицо подолом и высоко поднятыми тощими ляжками.

В полутьме, среди полупустых мис с объедками, лужиц от пролитого, разбросанных огрызков и костей, наблюдалось нормальное детское тельце с отсутствующими выпуклостями и впуклостями, выпирающими в разных местах из-под кожи тонкими костями и слабовыраженным лобковым оволосением. Тельце беспорядочно подёргивалось, из-под подола доносился негромкий скулёж, в котором прослушивалась многократно повторяемые фразы:

— Дяденьки! Не надо! Отпустите! Пожалуйста! Страшно! Матушка! Не надо!

«Матушка, матушка, на двор гости едут…». Поздно — уже приехали. Особых эмоций в произносимом не выражалось. Так, регламентный аудио-фон.