Золотой ключик для Насти - Анна Гаврилова

      Чем ближе подъезжали, тем сильней было разочарование. Увы, строение оказалось не таким основательным, каким казалось издалека. Круглая, высокая башенка, похожая на шахматную ладью, отгороженная ещё одной стеной — внешней. Эта была гораздо ниже, и если бы не угрожающие зубцы, не слишком отличалась от добротного дачного забора. В диаметре башня составляла не более двадцати метров, между ней и «забором» ещё с десяток. Высота строения восторгов тоже не вызывала — с четырёхэтажный дом.

      «Ну и почему горанцы боятся этой каменной хибары?» — усмехнулась я мысленно. В поисках ответа скосила взгляд на Креатина. Юноша был спокоен как танк. Чёрт, а может он просто не знает, что соваться в эту крепость запрещено?

      …Мы не рассчитывали на радушный приём и морально готовились к любому ответу, кроме этого:

      — Война? Какая ещё война?

      Толстощёкий страж расхохотался и захлопнул смотровое окошко ворот.

      — Как какая? — ошарашено выдохнула я.

      А Косарь крикнул громко:

      — На нас Горанг напал! Открывайте!

      — Горанг? — от хохота стражника массивные ворота чуть подрагивали. Или мне показалось?

      — Горанг! — подтвердил Косарь. — Неделю тому! Высадились на западном берегу, а теперь скачут к столице.

      Новый приступ хохота заставил нас отшатнуться.

      — Да эти трусливые собаки на севере сидят! Всё не решаются перейти горный хребет! — докатилось с той стороны ворот.

      Косарь побледнел, я побагровела, а Креатин выглядел оскорблённым до глубины души.

      — Открой! — громыхнул Косарь. Подступил к воротам и обрушил кулачище на тёмные доски. Не дождавшись реакции, вешенский верзила принялся барабанить в ворота, что было сил.

      — А ну пшли отсюдова! Пока я не вышел! — голос стража утратил веселье, звучал грозно, но совсем не страшно.

      — А ты выйди! — прорычал Косарь, снова осыпая дверь ударами.

      И ничего. Тишина. Только нарастающий ветер воет.

      — Они что, идиоты? — спросила я тихо. — На налогоплательщиков бросаться…

      — Идиоты? — проорал страж. И как только расслышал… — Это кто там тявкает?!

      Коротко прогудел рог, через минуту ворота распахнулись. В проёме стояли трое массивных мужиков с копьями и взирали на нас, как на вшей. Я уловила лёгкий запах алкоголя.

      Мда… Если крепости охраняет пьяное пузатое быдло, эта страна обречена…

      — Чего?! Чего ты сказала?! — проорал толстощёкий.

      Ой. Это было вслух?

      — Не ори на мою жену, — выступил Косарь.

      А после всё было как в кино. Страшном кино, которое снимают на основе реальных событий.

      Упитанные мужики резко вспомнили, что они — не абы кто, а элита местного общества, и селяне, по идее, должны их уважать. Резко подтянули животы, перевернули копья безопасной стороной и пошли на Косаря.

      Первый ударил в живот, Косарь согнулся. Второй стукнул в коленную чашечку, заставив вешенца повалиться на землю. Третий ударил некрасиво — замахнулся копьём, как обычной палкой, вытянул Косаря поперёк спины. Всё действо заняло пару секунд. Тут же, не бросая копий, подлетели и начали молотить ногами. Толстощёкий бил прицельно, по почкам.

      Я взвыла сиреной, бросилась на спину ближайшего воина. От моего крика разом заржали все три лошадки, попятились. Меня швырнуло на землю секунды через три. Инстинкт самосохранения заставил тут же перекатиться, благодаря чему спаслась от доброго тычка древком в живот.

      Глядя на нас, худосочный Креатин отпустил повод своей лошади и ринулся помогать Косарю. Не знаю, что он сделал, но толстощёкий взвыл, бросил Косаря и вцепился в мага, начал трепать, как куклу.

      Деревенский верзила нашел в себе силы подняться, замахнулся, но третий воин легко избежал удара. Косарь, по инерции, пробежал пару метров и свалился от мастерской подножки.

      Меня с земли наоборот подняли. За волосы. И со словами «мерзкая бабёнка», попытались припечатать коленом в солнечное сплетение. Увы, увернуться не удалось. Но прежде чем лишилась способности дышать, сорвала с воинского пояса рожок. В обнимку с трофеем повалилась на землю, выпучив глаза и разевая рот, как выброшенная на берег рыба. На задворках сознания маячила неуместная мысль: капец новому платью, придётся снова в прабабкину юбку переодеваться. Зато теперь меня оставили в покое — мой мучитель побежал добивать Косаря.

      Откуда взялись силы и, главное, дыхание, чтобы затрубить — я не знаю. Но заткнуть меня не смогли до тех пор, пока в воротах крепости не появилась дюжина растрёпанных воинов во главе с худым, плешивым мужиком. От света факелов в глазах зарябило.

      — Прекратить! — гаркнул плешивый, перекрыв голосом не только шум драки, но и спасительный рожок.

      Бить перестали.

      Чьи-то руки вздёрнули меня вверх. Рядом, тем же способом, поднялся Косарь. Креатин до последнего сопротивлялся протянутым к нему граблям, но тоже оказался пред светлы очи коменданта.

      — Что. Здесь. Происходит?! — рявкнул тот, вперив злющий взгляд поочерёдно в меня, Креатина и Косаря.

      — Война, — голос Косаря прозвучал хрипло.

      Комендант внимания не обратил.

      — Какого … вы, … селяне, напали на моих воинов?! — и, повернувшись ко мне, издевательски добавил: — Извините, леди.

      Последовало торопливое, хмурое объяснение толстощёкого, в котором мы выступали отпетыми хулиганами и прочими… многоточиями. К пущей ярости нашей преступной группы, воин не докладывал, он откровенно жаловался. И потирал руки, предвкушая скорую расправу.

      Мне отчаянно хотелось рассказать этой горстке подвыпивших бандитов, с какого-то перепугу названных воинами Ремвида, в каком месте и в каких позах я их видала, но я нашла в себе силы прикусить язык.

      — Война, — повторил Косарь обречённо.

      Его опять не услышали. Горстка воинов гудела, возмущалась нашему вероломству и безалаберности. Они тут, дескать, кровь за народ проливают, а этот народ слова доброго не стоит.

      Когда комендант всё-таки изволил нас выслушать, Косарь говорить не мог. Стоял краснее пролетарского знамени и задыхался от обиды и возмущения. Креатин тоже молчал, его заметно мутило. А я… А меня никто не спрашивал — баба, что с неё возьмёшь. И всё-таки я сказала: