Полночь (СИ) - Кин Михаил

Сердце мое бешено билось, несмотря на старания Полночи. Это были враги, и я оказался в их власти. При таком раскладе меня уже сейчас можно было причислить к мертвецам.

— А от чего зависят эти варианты?

— От того, будешь ты делать, что тебе скажут, или нет.

— Я не люблю, когда мной командуют.

— Никто этого не любит, — удивительно спокойно сказал он. — Но арбалетный болт в упор, вполне убедительный довод. Так что лезь в гребанную карету, — сказал он, позволив себе легкий смешок.

— Ну уж нет, так я заберу еще пару с собой на ту сторону, а если полезу в карету, просто сдохну. Простая арифметика. К тому же, вместе подыхать веселее.

— Пусть так, но ты все же понимаешь, что твоя позиция нерациональна. Мы ничего не потеряем, прикончив тебя здесь. А вот ты можешь кое-что приобрести, оставаясь в живых, как минимум еще какое-то время, хотя бы узнаешь, чего от тебя хочет черный барон, может вы договоритесь и выйдешь счастливый и радостный.

— Да и хрен с ним! — выплюнул тощий стражник с усами ниточками. — Давайте прибьем ублюдка прямо здесь, и дело с концом.

Десятник задумался. И думал он довольно долго. Я не снимал руку с кинжала за поясом, судорожно перебирая варианты действий. Их практически не было, я был один почти без оружия, а против меня десяток хорошо подготовленных людей, явно знающих с кем имеют дело.

— Ты же ведь не дурак парень, и умеешь мыслить логически, — наконец сказал он — Последнее предложение, залезай в карету. Ты же видишь, сколько лишней возни нам потребовалось только для того, чтобы завязать этот разговор. Если бы я хотел тебя убить, то просто приказал бы утыкать болтами на месте, а не сопли жевать.

Как бы я не хотел признавать. Но он был прав, в своем здравом рассуждении, и ничего другого мне не оставалось. Так что я убрал руку из-за спины, подчинившись. Они взяли меня в оборот, защелкнув тяжелые кандалы на руки заведя их за спину и на ноги, и чуть ли не пинком закинули через заднюю дверцу, заставили сесть на пол. В карете было тесно, там было еще двое стражников. Они дружно вцепились в меня железной хваткой, и ближайший улыбнулся в ничего хорошего не предвещающей ухмылке, это было сродни тюрьме, здесь, я ничего не мог изменить.

Как там мне говорил Николас, — или канава или черный замок, итог всегда один.

“Придет ли кто-нибудь ко мне на помощь?” — подумал я, отстраненно слушая как окованные колеса кареты стучат по мостовой. Никто из наших ведь не видел, как меня забирали, никто не знает, где я нахожусь. Тюрьмы — это черные дыры, в которых люди исчезают, не оставляя следа. Оттуда не проникает наружу никаких лучей света, никаких вестей. В результате этого таинственного ареста я провалился в такую черную дыру и пропал также бесследно, как если бы вдруг уехал искать родню в Глирос. Голова у меня кружилась, в ней метались, не находя выхода, вопросы. Надо было срочно переслать на волю весть о себе. Кто мог вызволить меня отсюда? Донна Леона, госпожа Леона. У нее были связи во всем городе, и она в любом случае узнает, что кого-то забрали стражники, слишком много народу видело это представление. В нижнем городе у нее много людей и ей ничего не стоит выяснить, где я нахожусь. Пройдет немного времени, и она узнает. А до тех пор мне следовало сидеть тихо и постараться как-то передать ей знать, что я попал в беду.

Мы проехали несколько кварталов до гарнизона стражи внутреннего города. Дежуривший стражник в гарнизоне был приземистым и грузным. Подобно многим своим коллегам, он еле втиснул свое туловище в казенную форму, которая была явно с чужого плеча и мала ему по меньшей мере на два размера. Он постоянно поправлял кольчугу под своим сюрко. Возможно, именно из-за этого его лицо было чрезвычайно злобным, впрочем, и лица остальных десяти стражников, окружавших меня, были ненамного приветливее. Они молча уставились на меня с таким мрачным выражением, что мне из чувства противоречия хотелось рассмеяться. Но при следующих словах вошедшего уже знакомого десятника, это желание у меня сразу пропало.

— Заберите этого мелкого ублюдка и отделайте его как следует, — деловито распорядился он. Он говорил со своими подчиненными так, будто меня тут не было. — Костей по возможности не ломайте, мне сказали, что он еще будет нужен, но постарайтесь, но чтоб он запомнил это на всю жизнь.

Я попытался сопротивляться, но я был один и закованный в кандалы по рукам и ногам, в помещении с шестью взрослыми мужиками, обученными и готовыми ко всему, они вшестером избивали меня минут десять. А после, они подвесили меня за ноги вниз головой и избиение продолжилось снова, получилось я как груша висел посередине комнаты. Для них это было развлечение, кто красивее и сильнее ударит. Я же старался извиваться как мог, пытаясь подставить под удар наименее пострадавшие части тела, удары сыпались везде; — руки, ноги, голова, туловище. В конце концов когда избиение закончилось, я был одним большим окровавленным синяком, с трудом соображающим, что вообще происходит. И я провалился в спасительное забытье.

Тяжелая оплеуха на краю сознания.

Вода в лицо.

Булькающий вдох.

— Давай просыпайся, мелкий засранец.

Я открыл глаза и тут же пожалел об этом. Затылок пронзила ослепляющая боль, доходившая до самой макушки черепа, из-за которой у меня в глазах плыли круги. Воспоминания были кусками, как фрагменты мозаики. Группа стражи в застенках. Дубинки. Многократные удары. Ругательства. Кровь во рту.

Скривившись, я осмотрелся. Глухие каменные стены освещаемые факелом возле металлической двери с зарешеченным окошком. Меня усадили на тяжелый железный стул. Под которым было старое темное пятно. Руки скованные за спинкой стула.

Здоровенный мужик рядом, широкий как мост, целая гора мышц, они бугрились под его серой накидкой, из-за этого он был похож на мешок с грецкими орехами, здоровенный мешок с грецкими орехами. С неправильным прикусом, из-за чего его челюсть была выдвинута вперед, придавая ему особо злобный вид. И давно расплющенным носом. На его лице шрамов было больше, чем неповрежденной кожи. Позади него стоял еще один мужчина, чистенький и тощий, на нем одежда висела как на вешалке. С безжизненными, пустыми глазами.

Не успел я оглядеть помещение как получил еще одну затрещину по лицу, от которой голова мотнулась в сторону. Сальные мокрые волосы прилипли к коже, нависая на глаза. Попытался дернуть ногами, но обнаружил, что их тоже приковали к стулу.

— С добрым утром солнышко, выспался?

Мужчина со шрамами медленно обошел комнату и встал передо мной, открывая вид на длинный стол, устланный разнообразными инструментами. Щипцы. Свернутый хлыст с металлическими концами. Ножницы для резки металла. Тиски для пыток. Жаровня, полная раскаленного угля. Как минимум пять разных видов молотков. Изо всех сил стараясь не смотреть в ту сторону, я вместо этого сфокусировал внимание на тощем.

Бугай примерился и врезал мне по лицу, что моя и так избитая физиономия резко дернулась в сторону. На его среднем пальце был медный перстень, который глубоко впечатался в мою щеку. Этот парень знал свое дело. Он умел делать очень больно, при этом не ломая костей. Чуть погодя он сменил тактику и стал наносить удары по голове слева и справа открытыми ладонями. Если долго бить человека кулаками, ты или разобьешь собственные костяшки, или забьешь этого человека насмерть, или то и другое вместе. Но есть иной вариант: расквасить ему физиономию кулаками до такой степени, что каждый крепкий шлепок по ней будет отдаваться сильнейшей болью; и после того ты сможешь хоть весь день напролет жестоко истязать его банальными оплеухами. Так и случилось со мной, стража хорошо избила меня. Почти не оставив живого места, и теперь этот мешок с грецкими орехами лупил по вопящим от боли ранам оплеухами.

Пытки. Долгое, тяжелое, отупляющее действо. С каждой минутой оно как бы уплотняется, стягиваясь к эпицентру боли, и эта мощная тяга не позволяет даже лучику надежды вырваться из беспросветного мрака.