Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

_в_н_е_ сего. Иначе ты не сказала бы мне. Хотя… — ты тут _ч_т_о-т_о_ чувствовала, (очень глубоко, где-то в подсознании) что-то… «необычайное»! Воистину — необычайное — ибо это величайшее святотатственное кощунство и надругание над Святым — ты тут же и написала — «лучше больше не говорить об этом»: ты как бы предчувствовала мои «раскопки». Да, я всегда вглядываюсь в слова и дела людские, привык так. А раз в игре ты, кого я люблю _в_е_р_н_о, как же тут-то мне скользить поверх? Ну, теперь оставим.

Хорошо, что приняла, наконец, антигриппаль. Если бы была точна раньше — не было бы последствий гриппа. А ты болела им. Последствия гриппа, нераспознанного, небережение себя, когда он оставил следы в бронхах и легком, для многих были печальны, вплоть до ползучего воспаления легких. Будь же осторожней. Я тебе пошлю, если будет оказия: заказал. При гриппе на исходе необходима проверка врача, нет ли «залежей» в легких. Иначе — возобновление и — по-жар! У тебя же еще и кровотечения. Пришлю, если ты не болела брюшным тифом — и против тифа, тоже глотанием, без температуры! Страховка на 1 год, надо повторять каждый год. Но это лучше, чем обычная прививка: жар сильный, а у тебя «последствия».

Не упрекай меня в охлаждении: ты надумываешь, этого нет, я-то знаю, и я прям с тобой. Я не всегда могу писать лирические письма и жить «вскриками». Мое чувство к тебе стало глубже и сильней. А тебе нужно — внешнее выражение? Вдумайся. 2 года «вскриков» — а дальше..? — «Вампука»227 словно — «бежим-спешим», на месте. Ты меня мало знаешь. Разбирая архив, нашел статью Бальмонта: «Шмелев, кого никто не знает»228. Т. е. — внутренний, «устный». Он узнал — и написал. По его словам я — живой — непередаваемо. Моя речь и движения, по его мнению, дают то, перед чем отступают все мои писания. Ну, ему судить. Статья была напечатана.

Олюша, я тебя люблю, я — твой, _в_е_с_ь. И жалею тебя. Прости мне мою прямоту, но я не могу иначе, — ты для меня — свет, моя бесценная. Люблю. О-сень… о-сень-осень. Сережечка так говорил. О, как мне грустно, как горько — не увидеть тебя. Господь видит.

Твой Ваня

[На полях: ] О частном — Напишу через 2 дня. На маму я не обижаюсь — понятно, замотана, как ты — и вот вы.

Получил жасмин — и думаю о тебе, вдыхая.

Анна Васильевна снова приходит (2 раза в неделю), ем я сытно, привык все для себя делать, здоров. Но очень все же мешает работе моей.

Уже написал письмо — подали (в 5 ч. дня) твою открытку!229 Опять больна?! Ну, вот… Не смей вставать до срока! Это последствия гриппа (хорошо, что приняла antigrippal!) У твоего А. или брюшной тиф, или верней — «залежи» в легких. Банки!!! Дурак ваш врач. Банки — подряд три дня, на-ночь!!!

42

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

25. V.43 г.

Дорогой Иван!

Твое письмо от 14-го я получила 20-го и не могла, не имела ни слов, ни духа, ни сил, чтобы на него ответить. Но теперь делаю все же это, ибо случилось одно обстоятельство, показавшее мне всю ненадежность и тщетность дней наших и еще, что есть вещи, которые мы _о_б_я_з_а_н_ы_ выполнить «пока еще с ближним своим на пути»230. Скажу коротко: в эту субботу я случайно наткнулась на опухоль в правой груди и подмышкой231, в воскресенье местный, домашний доктор посмотрел и, т. к. я сама многое понимаю, не стал лукавить, а без обиняков высказал свое мнение, утешая впрочем успехами в области хирургии рака за последние годы. Он не совсем исключал возможность и чего-нибудь другого и для подтверждения диагноза послал меня тотчас же, рекомендуя сделать пробную вырезку опухоли, к известному хирургу-специалисту в Утрехт. Мы на лошади туда и ездили в праздник же. Но это все не важно. Но за этот день пытки я многое взвесила и продумала, будучи одна в своей комнате. И, конечно, это твое письмо… Мне жутко от таких плодов твоего воображения. Но не о произведенном впечатлении им на меня я хочу тут говорить, ибо об этом можно сказать одной строкой: ты говоришь, что у тебя «чувство, будто ты что-то отвратительное проглотил», ну так вот — это ты плоды своей собственной фантазии проглотил и заставил меня это же отвратительное проглотить.

За обязанность же я свою почитаю (и положила это сделать в незабываемое это воскресенье) сказать тебе, что все, решительно _в_с_е_ — твой вымысел.

Страшная, воистину страшная _к_л_е_в_е_т_а.

Поверишь ли ты мне, или твоему болезненному воображению — дело твое. Духовной и интимной стороны всей истории я не хочу и не смею больше касаться, тем более, что _д_о_к_а_з_а_т_е_л_ь_с_т_в_ тебе, кроме _в_е_р_ы_ никаких дать не могу. Если ты мое отношение ко всему, как к Святая Святых, объяснил моей боязнью перед «твоими раскопками», то _ч_т_о_ я могла бы тебе сказать?

Из фактов могу тебе сказать, что никакой «укрытости» не было и никакой «пустой церковки», а наоборот — стояли исповедники, ожидающие очереди и слушали громко читавшееся правило. О. Д[ионисий] совершенно открыто себя вел. Можешь об этом факте спросить Сережу, который исповедовался много спустя еще и меня и стоял с прочими. Как можешь ты толковать о какой-то моей «разъятости», не имея никакого понятия ни о моей исповеди, ни о состоянии моем?

Эти чудовищные и страшные слова твои объясню себе твоим незнанием меня лично. И пока что вообще не хочу касаться никаких моих чувств и переживаний.

Я знаю, что ни в чем никого нельзя переубедить, и если ты _т_а_к_ все видишь и _т_а_к_ веришь, то Бог с тобой, но я утверждаю, что все от начала до конца вымысел. Страшный, какой нашептать мог только сам дьявол. Для меня не нужно ни извинений, ни объяснений, ибо не я здесь главное. Но если ты не захочешь увидеть правды, то я верю, что если не передо мной, и не здесь, то Там, перед _Н_и_м, за подобное ты понесешь ответ и из этого ответа увидишь, где Правда. Больше мне нечего сказать. И трудно. — Завтра я назначена снова к хирургу, а эти дни была дома, чтобы мерить температуру и беречь руку (я ей собственно н_и_ч_е_г_о_ не должна бы делать и писать), чтобы проверить опухоль. Хирург склонен думать не инфекционного ли характера эта опухоль, от ранки, бывшей на моей руке[83]. Узнаю все завтра, если ему