Три этажа - Эшколь Нево

Во-первых, Ноит утопает в зелени.

Лужайки. Кустарники. Пальмы, дающие спасительную тень. На каждом подоконнике – ящики с цветущими растениями. Невысокие, скромного вида дома, разделенные узкими проходами, по которым можно проехать только на велосипеде.

Но никто не ездит на велосипедах в полуденный зной. Все как будто в оцепенении. На улице – ни души. Не видно ни одной машины. Даже гамаки не качаются. Мы медленно продвигались вперед. Перед домами громоздились кучи хлама, какой обычно сваливают на заднем дворе. Я заметила автомобильное сиденье. Ободранный диван. Ржавый скутер.

В самом конце улицы притулилась убогая хибара. Без цветочных ящиков. Перед входом была натянута веревка для сушки белья, плотно увешанная одеждой на прищепках, – свидетельство того, что здесь кто-то живет. Рядом стоял пикап, накрытый желтым брезентовым чехлом.

Мы остановились. Из-под колес нашего автомобиля поднялись облачка пыли. Шум мотора стих мгновенно. Авнер Ашдот повернулся ко мне – убедиться, что со мной все в порядке.

Почти в ту же секунду распахнулись две двери дверца нашей машины и дверь хибарки. Я выбралась наружу. Из хибарки вышла жена твоего сына. Хрупкая – если попытаться описать ее одним словом. Стройная. С длинными светлыми волосами. Вокруг рта – мелкие морщинки. Верхняя губа как будто застывшая с выражением обиды. Оно показалось мне до странности знакомым, пока я не сообразила, что точно такое же привыкла видеть на лице Адара. Он вышел из домика вслед за женой. Бородатый. Хмурый. С ребенком на руках. И вдруг застыл на пороге, словно желая держаться от меня на безопасном расстоянии.

Его хрупкая жена ничуть не испугалась. Подошла к нам, поцеловала отца в щеку, взяла меня за руку и сказала:

– Спасибо, что приехали, Двора.

И без лишних слов повела меня к ребенку.

Грудь раздирало от боли, но я послушно пошла за ней. И с первого же взгляда обнаружила, что твой внук, Михаил, чертовски похож на тебя. Высокий лоб, нос той же формы, чуть приплюснутые уши. Цвет лица – Авнера, но черты – твои.

●

– Как его зовут? – спросила я Асю, не уверенная, что имею право ее расспрашивать. Что имею право вообще раскрывать рот.

– Беньямин, – ответила она.

– Можно… его подержать?

Она подняла глаза на Адара.

– Нет, – отрезал он, даже не взглянув на меня. Развернулся и ушел в дом.

Его жена быстро положила руку мне на плечо.

– Не обижайтесь, – сказала она. – Его можно понять. Для него это потрясение.

«Для меня тоже, – хотела ответить я. – Для меня тоже».

●

На протяжении двух дней твой сын не сказал со мной ни слова. На протяжении двух дней нам вообще было не до разговоров. Их жилище настоятельно нуждалось в наведении порядка.

Они так боялись чем-нибудь навредить малышу, что двигались как парализованные и обращались с ним как с хрустальной вазой, передавая свой страх и ему. Молока у Аси не было – сказались тяжелые роды и последующая операция, – и ребенка кормили молочными смесями. Его мучили газы. Родители выглядели совершенно потерянными. Даже странно: в эпоху интернета чувствовать такую беспомощность. Впрочем, интернета у них не было. Пеленального столика тоже не было. Я сама еще тот эксперт – сколько лет прошло с тех пор, как я возилась с грудным ребенком? Но по сравнению с ними я казалась специалистом экстра-класса. Адар всегда был рукастым парнем, и я сказала Асе, чтобы она попросила его смастерить что-нибудь похожее на пеленальный столик. Он принялся за работу, и через пару часов столик был готов. Ася взглядом спросила, куда его поставить, и я кивком головы указала на самое удобное место. Я отправила Авнера в Беэр-Шеву купить другую молочную смесь, люльку, которую можно качать, детскую ванночку и игрушки. Адару приходилось заменять Асю в теплицах и еще собирать мед из ульев. Его не было дома по нескольку часов, и все это время заниматься Беньямином было некому. Некому было носить его на руках, чтобы смягчить боль от газов. Асе нельзя было его поднимать, чтобы не разошлись швы. Я спросила у нее, может, Адар все же разрешит мне брать на руки малыша – хотя бы в отсутствие отца. Адар в этот момент находился в нескольких метрах от нас, мыл посуду на кухне, а я застилала простыней новый столик. Я могла обратиться прямо к нему, но боялась, что не дождусь ответа. Но, как ни странно, он коротко кивнул, показывая, что не возражает. Я решила, что это хороший знак.

●

Адар ушел в теплицы, а я взяла Беньямина на руки, положила его головку себе на плечо, похлопала по спинке и стала петь ему песенки, которые пела Адару в раннем детстве. Через некоторое время у меня устали руки, и я положила его в колыбельку, которую Авнер привез из Беэр-Шевы. Малыш заплакал. Я снова взяла его на руки. Ему нравилось сидеть у меня на руках. А мне нравилось, что ему это нравится. Это вселяло в меня уверенность. Когда Адар был маленьким, ему не нравилось ничего из того, что я делала. Всегда казалось, что он хочет чего-то другого. Я снова послала Авнера в Беэр-Шеву, купить слинг. Он поехал туда второй раз за день, полный желания принести пользу. Я искупала малыша и, обнаружив, что это его успокаивает, через пару часов искупала еще раз. Намыливая его приплюснутые ушки, я про себя улыбалась, вспоминая тебя, Михаил. Я жалела, что тебя нет со мной, что ты никогда не узнаешь, что это такое – держать на руках внука. И еще я на тебя злилась. За то, что ты вычеркнул Адара из своего сердца и заставил меня отчаяться и поверить, что мы упустили момент, когда еще можно было спасти положение.

Я злилась на тебя за то, что после всего этого ты еще имел нахальство умереть раньше меня. Оставить меня одну. Совершенно одну. Я так пылала яростью, что, будь ты, Михаил, сейчас рядом, она спалила бы тебя дотла. Я жалела, что тебя нет рядом. Потому что тогда мы сгорели бы вместе.

Авнер вернулся из Беэр-Шевы со слингом. Он взглянул на Асю – посмотреть, оценила ли она, как он старается. Мне он привез миндальный круассан. Мне удалось откусить два кусочка, когда проснулся Беньямин. Я надела слинг, сунула его внутрь и вышла во двор подышать. Мне необходим был воздух. Солнце садилось, и жара спадала. Из-за ремней слинга выглядывала крошечная головка Беньямина.

Мне показалось, что он улыбается, и я подумала, что это