Нестор Махно - Виктор Ахинько

Придя сюда, Махно сразу почувствовал эти настроения, чужое холодное влияние, с которым анархистам, хочешь не хочешь, а нужно считаться.

Пообедав на поляне с повстанцами, он подозвал Лютого.

— Выступаем через час. Вернулись разведчики?

Петр пожал плечами.

— Никаких войск вокруг нет.

— Значит, будем искать, и только, — решил Батько.

Потом, уже на марше, он нет-нет и подумывал об атамане. Рассказывали, что тот кадровый офицер. Еще когда Нестор заглядывал в рот «бедным хлеборобам», Заратустре-Антони, атаман получил Георгиевский крест на русско-японской войне и золотое именное оружие, дарованную землю. Шутка ли? Кое-что прибрехали, наверно. Все равно — исконный вражина. Оборотень! Отбухал мировую войну, пристал к Петлюре, переметнулся к Советам, взял кучу крупных городов. Это же факты! Он не выскочка, не ровня Дыбенко.

Клятый матрос, как взвыл в последний раз. Белые турнули его армию из Крыма, и, вместо того чтобы идти под Мелитополь, помогать махновцам защищать родные хаты, Дыбенко позорно бежал за Днепр и при встрече имел наглость просить: «Подсоби, товарищ Махно! Иди в тыл к добровольцам». Нашел дурака. Сам же хотел арестовать Фому Кожина, перешедшего от красных к повстанцам, и оставил для этого комиссаров. Пулеметчики Фомы их и порешили. Как взвыл матрос! Листовку расклеил по столбам: «Махно вместо защиты интересов крестьянства и рабочих занимался грабежом, пьянством, погромами». До чего же обозлился, клятый. «Махно и его штабная банда получила 35 млн. рублей для удовлетворения нужд красноармейцев, а таковые были розданы и расхищены его приближенными». Ах ты, брехун! На какие шиши мы теперь возрождаемся? А ты, Дыбенко, со страху взорвал бронепоезд, сам толчешься на берегу Днепра, бойцы возмущаются. Кто их поведет? На Украине ты теперь ноль!

Нестор оглянулся. По желтым, скошенным полям его отряд змеился почти на версту. Показалось село, кладбище на сухом взгорке. Запахло разогретой полынью, чабрецом. В белёсом небе заливался жаворонок, и захотелось остановиться, прилечь, раскинув руки, забыть походную кутерьму, клятого матроса, оборотня Григорьева — всё на свете.

Треснул залп. Палили из-за кладбищенских крестов. Махно со штабниками, кавалерией и обозом свернул в небольшую балку. Пехота залегла. Кто там огрызнулся? Красные или атаманишко? Их тут, этой мелочевки, как поросят нерезаных развелось. Жаль губить дураков, но и свои лбы не дубовые. Надо бы разведать. Тут в степи перехватили повозку.

— Куда катишь? — спросил Махно мужика.

— Та додому ж, в Компанийивку.

— А хто там у вас?

— Бис его зна.

— Возьми записку. Отдай атаману. Хай ответит.

Часа через два прискакал посланец. В селе были григорьевцы. Сам вроде бы скрывался где-то рядом. Отряд вошел в Компанеевку и, выставив караулы, заночевал. Днем к хате, где остановился Батько, подкатил автомобиль. Гости были незнакомые. Адъютант Григорий Василевский и первый охранник Гавриил Троян разглядывали их настороженно.

— Я Григорьев, — представился один из прибывших, ростом с Батьку, лишь коренастее и подстрижен ежиком. Руку держал за бортом тужурки военного покроя, смотрел властно. «Точно ёрш!» — определил Троян. Это впечатление дополняли редкие, видимо, колючие усики гостя.

— Где Махно? — спросил он.

— Здесь. Доложим, — Василевский пошел в хату.

Нестор увидел в окно приезжих, достал из полевой сумки «Универсал», велел:

— Зови!

Пожав руки, атаманы некоторое время приглядывались друг к другу. Симпатии не было. Уж больно разные дороги пройдены, цели намечены, и не ради братания они встретились — нужда свела, Махно сразу не понравилась эта манера штабс-капитана прикрывать веки, а потом стрелять взглядом в собеседника. «Обманет, сволочь», — решил он.

А Григорьев не забыл, как Батько всенародно обзывал его в своем воззвании «предателем и провокатором». Теперь приполз, битый пёс!

Скрывая истинные чувства, поговорили о красных и белых, осторожно выяснили, что силы имеются крохотные и надо объединяться. Нестор послал за членами штаба, и, пока те подходили, атаман рассказывал весьма самоуверенно:

— Я как раз занял Одессу, откуда и ревком жидовский появился. Пришли в мой штаб, потребовали, чтобы хлопцы перестали евреев колошматить. А люди, сами знаете, в походе изорвались, изголодались. А в городе жидов-спекулянтов много. Я и сказал, чтобы их подчистить маленько. За что воюем? Когда наступал, подо мной убили коня и пуля прошла между ног! Тогда рядом ни одного ревкомовца не было. А теперь, ишь… — Григорьев хохотнул, усики топорщились.

Махно все крепче сжимал пальцы в кулак. «Держись и только! — думал, смотрел с иронией. — Где брать силы? Этот мухомор хоть не враг, и тут его территория».

— А у вас их нет? — поинтересовался Григорьев. Он знал настроения крестьян, истерзанных чекистами, которыми нередко заправляли евреи. А Махно ведь тоже деревня. От него за версту навозом несет. Ни дня в армии не служил, стратег!

— Кого нет? — не понял Батько.

— Да нехристей.

— Есть! — вставил слово Троян.

— Так будем бить! — атаман опять хохотнул.

«Громила! И чего Нестор Иванович молчит?» — еле сдерживал себя Василевский. Отец у него еврей.

— Это ваш «Универсал»? — спросил Махно и показал листок.

— Мой. А чей же еще? Вы хоть знаете, откуда это название?

Махновцы переглянулись с недоумением.

— Исторические места здесь, не то что иные, — с намеком на Гуляй-Поле продолжал Григорьев. — Перед Французской революцией войско народного мстителя Максима Железняка кочевало. Это он выпускал первые универсалы крестьянской власти. А матрос Железняк, что разогнал Учредительное собрание — говно, хотя тоже, кажись, отсюда.

Атаман выгибался фертом, держал руку за лацканом тужурки. «Где же я видел такого? — пытался вспомнить Махно, и вдруг его осенило: — Ленин! Копия! Значит, и этот диктатор».

— Я немного не согласен с вашим «Универсалом», — заметил Нестор весьма дипломатично. — Давайте поступим так. Скоро обед. Там и посоветуемся.

— Годится, — кивнул Григорьев, прикрывая веки.

Под старой грушей сдвинули столы, настелили скамейки из досок, стали усаживаться: Федор Щусь в бескозырке, брат Нестора Григорий, повоевавший у красных, Семен Каретник и два Алексея — Марченко и Чубенко, Лев Голик и лихой пулеметчик Фома Кожин. Места напротив заняли григорьевские командиры. Махно начал:

— Повестка дня одна: объединение. Против кого будем воевать? — он прогнал с носа муху и добавил: — Предлагаю бить Петлюру!

«Если гости или хозяева (как их называть, хрен знает) с этим не согласятся — дальше говорить не о чем, — полагал он. — Оборотни они и есть оборотни».

— Коммунистов будем бить! — заявил атаман, помня, что Махно, несмотря на ярлык врага народа, на большевиков пока руку не поднимал. Ану, что он запоет?

В ответ Батько кинул козырного туза, ради которого, собственно, ему и нужно было соглашение:

— Деникина будем бить!

Тогда Григорьев принялся искать в колоде несокрушимого джокера:

— Коммунистов и петлюровцев мы уже видали, кто они такие. А деникинцы, коль бьют евреев-комиссаров — это очень хорошо. Что они за Учредительное собрание — еще лучше. Только оно имеет право на Украину. Пока будем драться с Петлюрой и Деникиным, жиды нас победят!

Стали слушать командиров. Начальник григорьевского штаба Степан Бондарь горячился:

— У Петлюры братья же наши, украинцы? С ними воевать? Вы что хлопцы, подурели?

Алексей Марченко защищал коммунистов:

— Они любую нацию уважают и равенство тоже. Мало ли какой слюной брызжет Троцкий!

Помаленьку пили, закусывали и дальше спорили уже так, что с груши сыпались прошлогодние сухие дички. Никто не хотел уступать. Тогда Алексей Чубенко предложил отложить решение на завтра. Собрались и опять не нашли общего языка. Лишь на третьи сутки союз был все-таки заключен.

Реввоенсовет повстанческой армии возглавил Махно. Командующим избрали Григорьева, который подчинялся совету. Начальником штаба стал Григорий Махно. Категорически были запрещены преследования евреев.

И сразу же Нестор собрался в разведку с отрядом в сто пятьдесят сабель. Так было сказано. На самом же деле ему не терпелось увидеть Галину, которая вроде бы находилась недалеко, в селе Песчаный Брод, у родных.

— Ты что, Батько, бросаешь нас одних в лапах Григорьева? — почти растерянно спросил Захарий Клешня. Их окружали повстанцы. Лица у всех озабоченные. Вон красавец-матрос Александр Лащенко глядит с осуждением, и Петр Гавриленко — Георгиевский кавалер, штабс-капитан. «Надо бы его поднять», — мелькнула мысль. А вон татарин, как же его? А-а, Харлампий Общий — Красная Шапочка. Ну и прозвище прилепили!

— Соску вам дать? — усмехнулся Махно. — Ану попробуйте без меня, может, я и не нужен. Брата оставляю. Крепитесь!