Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов - Александр Етоев

И так далее. Сами понимаете, в каком я писал их виде.

Теперь же, с возрастом, я воспринимаю Маяковского трезвым взглядом современного обывателя, забывшего, что такое красный портвейн, обуржуазившегося почти вконец и думающего в основном о том, как бы и где срубить лишнюю сотню бабок. И это, право, печально. Потому что Маяковский стоит большего, чем наше к нему трезвое отношение.

Посмертные довоенные собрания сочинений поэта готовила Лиля Брик.

А там,где тундрой мир вылинял,где с северным ветром ведет река торги, —на цепь нацарапаю имя Лилинои цепь исцелую во мраке каторги.

По словам Пастернака, Маяковского в 30-е годы насаждали искусственно, как картошку при Екатерине. При жизни же поэта Ленин писал в записочке Луначарскому: «Вздор, глупо, махровая глупость и претензиозность… Печатать такие вещи… не более 1500 экз. для библиотек и для чудаков». Это про поэму «150 000 000». Мы-то понимаем, что во второй половине 30-х такие ленинские записочки из партийных архивов стоили жизни не только самому автору, будь он жив, но и всем его родственникам и знакомым. Так что неизвестно, что бы стало с поэтом, не пусти он себе пулю в висок утром 14 апреля 1930 года.

Не зная больших тиражей при жизни, после гибели Маяковский стал самым печатаемым в советской стране поэтом, уступив свое первенство разве что только Пушкину.

Маяковский-самоубийца

Существует много версий о причинах самоубийства Владимира Маяковского, но самую неожиданную рассказал однажды литературоведу Бенедикту Сарнову художник С. Адливанкин, довольно близко знавший Маяковского в молодости. Художник рассказывал про тот шок, который испытали все советские люди в самый канун смерти поэта. А ситуация была такова: «Магазины ломятся от товаров. Икра, балык, ветчина, фрукты, Абрау-Дюрсо…» И вдруг — ничего, пустые прилавки. «На всех полках только один-единственный продукт — бычьи яйца. А Маяковский к таким вещам был очень чувствителен».

Тот же Сарнов в своей книге «непридуманных историй» «Перестаньте удивляться» передает еще один разговор, состоявшийся между поэтом и одним малоизвестным советским критиком, разругавшим в 1927 году поэму Маяковского «Хорошо!» Маяковский не погнушался лично встретиться с критиком (проживавшим в Ростове), повел его в какой-то местный шалман и потребовал объяснений. Критик стал объяснять: какие, к черту, «сыры не засижены… цены снижены» и «землю попашет, попишет стихи», когда кругом голод, разруха, в городе стреляют, в лесах хозяйничают вооруженные банды и прочее. Маяковский долго и мрачно слушал, потом сказал: «Через десять лет в этой стране будет социализм. И тогда это будет хорошая поэма. А если нет — тогда и этот наш спор ничего не стоит, и эта поэма, и… наша жизнь».

Но десяти лет поэт ждать не стал. Он застрелился ровно через три года после этого разговора.

Маяковский за границей

Начиная с 1922 года Маяковский девять раз бывал за границей — Латвия, Германия, Франция, США, Чехословакия, Польша.

Десятый раз ему поехать не дали, отказали в визе. Это прибавило поэту решимости «лечь виском на дуло», как споет сорок лет спустя Владимир Высоцкий.

Иван Бунин в «Автобиографических заметках» сравнивает рассказ об Америке двух поэтов — Маяковского и Есенина: «Нет, уж лучше Маяковский! Тот, по крайней мере, рассказывая о своей поездке в Америку, просто „крыл“ ее, не говорил подлых слов о „мучительной тоске“ за океаном, о слезах при виде березок».

Хотя сам хулиган-поэт чувствовал себя американистей любого американца:

Мистер Джон,                    жена его                                 и котзажирели,               спят                     в своей квартирной норке,просыпаясь                 изредка                             от собственных икот.Я разбезалаберный до крайности,но судьбе              не любящий                                учтиво кланяться,я,  поэт,         и то американистейсамого что ни на есть                                американца.

В 1928 году художник-эмигрант Николай Гущин встретил Маяковского, с которым дружил до революции, в маленьком парижском кафе. Гущин, страстно желавший вернуться назад в Россию, но не имевший такой возможности из-за отказа в визе, жаловался на свои проблемы поэту. «А зачем тебе туда ехать?» — спросил его Маяковский. «То есть как — зачем? Работать! Для народа!» — честно ответил Гущин. «Брось, Коля! Гиблое дело», — таков был ответ поэта.

Заключительные строки стихотворения «Домой» процитирует, наверное, всякий, мало-мальски знакомый с творчеством Маяковского:

Я хочу         быть понят моей страной,а не буду понят, —                       что ж,по родной стране                         пройду стороной,как проходит                   косой дождь.

Они как никакие другие передают его настроение в последние годы жизни.

«Медный всадник» А. Пушкина

Вот Пушкин, он спокоен:Ни молод, ни старик,Бессмертия достоинИ памятник воздвиг…

— писал один малоизвестный поэт, жалуясь читателям на несправедливость судьбы, когда одним (Пушкину) все, а другим (ему) ничего — ни публикаций, ни славы, ни гонораров.

Действительно, Пушкину стихи давались легко. Поставит он, как известно, перед собой штоф, выпьет стакан, второй, третий, а дальше строчит стихи, как из пулемета, только успевает записывать.

Впрочем, если взять в руки черновые варианты пушкинских сочинений, сразу возникает сомнение по поводу «пулеметной» легкости. Академическое издание «Медного всадника» в серии «Литературные памятники» дает этому весомое подтверждение.

Одно из лучших творений Пушкина в один из лучших периодов его творчества, в болдинскую осень 1933 года, «Медный всадник», кроме прочих его достоинств, еще и лучший гимн нашему великому городу и о нашем великом городе. Любой русский, ученый и неученый, обязательно вспомнит хотя бы несколько строчек из этого пушкинского шедевра.

Эта пушкинская поэма еще уникальна тем, что породила вслед за собой целое литературное направление — Гоголь, Достоевский, Белый, Анненский, Блок, Ахматова, бессчетное количество современников. Тема «маленького» человека и власти, символом которой выступает в поэме грозная фигура Медного всадника, стала чуть ли не основной для нескольких поколений писателей и будет еще, по-видимому, актуальна долго, покуда существует противоречие между государством и человеческой личностью.

Мей Л.

«Пристрастие к вину послужило причиной его преждевременной гибели», — читаю я в комментарии к сатирическому стихотворению Б. Алмазова, напечатанному во 2-м томе сборника «Эпиграмма и сатира» («Academia», 1931). Само же место, вызвавшее комментарий, такое:

Нередко у Мея пивал я коньякИ рифмы подыскивал Фету…

Мей славился своим хлебосольством, любил друзей и мог отдать им последние, даже взятые в долг деньги. И пьянство его действительно погубило. Вообще, это беда русской литературы — пьянство.

«Жаль Мея, он гибнет и погибнет», — находим мы в дневнике Е. Штакеншнейдера жутковатую в своей безысходности фразу.

Умер он в 40 лет с диагнозом «паралич легких». При жизни сделал довольно много, но из-за вечной своей безалаберности не особенно заботился изданием собственных сочинений. Из трехтомного собрания стихов, издаваемых на средства его мецената и собутыльника графа Кушелева-Безбородко, поэт успел подержать в руках лишь корректуру первого тома.

Мея открыли заново в начале XX века. Правда, каждый в нем находил свое. Николаю Клюеву он нравился за проникнутые народным духом и голосами допетровской Руси обработки древнерусских сказаний:

Где Мей яровчатый, Никитин,Велесов первенец Кольцов,Туда бреду я, ликом скрытен,Под ношей варварских стихов.

Владимир Пяст считал Мея виртуознейшим поэтом своего времени. Мне, как я однажды уже писал, нравятся его экзотические стихи, в которых задолго до Брюсова и Гумилева грохочут дикие африканские барабаны.

А вот, пожалуйста, строчки, в которых весь, еще не родившийся, Северянин:

О ты, чье имя мрет на трепетных устах,Чьи электрически-ореховые косы…

В Мее много чего можно найти. Главное — не лениться искать. И не думать, что вы тратите время даром. Время, потраченное на поэзию, — приобретение, а не трата.