Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

— Правда, не вру я. Правда, меня навестил волк после того, как я совершил обрезание.

Шейх покорно опустил голову и подкинул в затухающий очаг пучок сучьев. Огонь разгорелся с новой силой, дрова затрещали, нарушая предрассветную тишину пустыни.

Дервиш бормотал, словно обращаясь к самому себе:

— Если б я обрезания не совершил, ко мне бы не явился посланец от моей бабушки. Ты думаешь, мог бы посланник меня навестить, если б я не совершил над собой обряд обрезания?

Вождь сидел, не шелохнувшись, опустив голову, наблюдая за язычками пламени, справлявшими свой танец на горке дров.

— Знаю я, — продолжал дервиш, — ты надо мной смеешься. А я-то помню обрезание в детстве. Факих тогда не вырвал грех с корнем, и душа моя к женщине потянулась, когда я повзрослел. А если б он все совершил в срок, то женщина никогда бы не осмелилась душу мою у меня похитить, как тогда с моим дедом случилось.

Голова вождя дернулась в непонятном жесте, а больной продолжил:

— Бабка наша — волчица большую ошибку совершила, потому что не избавила его тогда от греха. Если б она его в детстве выправила, не сбежал бы он от нее, повзрослев, Сатана — внутри женщины, уводит мужчину с пути.

Он указал на рану у себя между ног.

Вождь никак не прореагировал на это.

— Просьба у меня, — взмолился больной.

Шейх не обратил на его слова никакого внимания.

— Прошу, оставь это дело в тайне между нами, — закончил Муса.

Шейх в первый раз за все время, пока Муса говорил, поднял голову, и дервиш увидел в его глазах искреннюю боль и обещание друга. Он откинулся на спину и заснул.

Глава 3. Вау Земной и Вау Небесный

«Затем вступил он в пустыню и одолел ее, и преодолел ее, и не было у людей досуга ни в горах, ни на равнине…»

1

После того, как султан приказал снять с тайны запрет, облик Вау изменился. Имситаг разлиновал все строение на протяжении той части стены, которая разворачивалась на север, и прекратил строительство, прежде чем упрямая челюсть, утыканная зубчатыми треугольниками в стиле гадамесской архитектуры, повернула на запад, чтобы встретиться со своей двойняшкой и поглотить вдвоем колодец «Сосок Земли». По обе стороны другой стены также выстроились ряды невысоких сооружений, выкрашенных белой известью. Лавочники устроили в них себе торговые места, чтобы заняться продажей всех тех товаров, что везли купцы на своих караванах с севера и с юга континента. Население пустынной равнины не верило своим глазам, как откуда ни возьмись, посреди огромного пустыря в такие кратчайшие сроки вдруг возникло такое многообразие вещей, на доставку которых в гораздо меньших количествах их караванам приходилось тратить месяцы и годы и покрывать огромные расстояния, являясь из Гадамеса, Кайруана, Триполи, Кано, Томбукту, Агадеса или Тамангэста. Люди были ошеломлены всеми соблазнами, свалившимися им на головы из тех легендарных городов, которыми, бывало, хвастался сын кочевого племени всю свою жизнь, если судьба дарила ему случай и он посещал единственный раз на своем веку, явившись из бескрайних глубин Сахары, хоть один из этих городов. Даже финики и зерно, которые туареги обычно выменивали на масло, сыры и поголовье скота у земледельцев оазисов, теперь устремились к ним сплошным потоком, купцы предлагали им на прилавках своих торговых заведений самые лучшие образцы товаров и продуктов. Именитым людям кочевого народа нравилось бродить наугад между лавчонок и беседовать друг с другом о диве-дивном, которое ни за что не произошло бы, если бы в дело не вмешались джинны через посредство своего бесноватого металла. Большинство уже позабыло древний завет — так быстро, что и не осознало этого вполне, и все они повторяли в изумлении, что этот волшебный металл попадает на землю исключительно по воле джиннов. Нашлись и мудрецы, что стали необоснованно извинять слабодушных, лицезрея богатство товаров, которыми полнились лавки, так что торговцы были вынуждены увешивать ими внешние стены своих предприятий, либо предлагать их в мешках, бурдюках и всевозможных сосудах, выставляя все это на пустом пространстве перед лавками, когда их уже не могли вместить никакие полки внутри, доверху забитые всяким добром. Весь город, да и равнину вокруг него, заполнили запахи пряностей, ароматных масел и благовоний, изысканных духов, мускуса и ладана. Потянулся запах зеленого чая и черного, к нему торговцы предлагали сахар двух сортов: обычный песок и в слитках — в форме куполообразных жилищ земледельцев-феллахов в оазисах. Соль также была двух видов: рассыпчатая и в слитках. Вся равнина наполнилась зерном, какого только ни пожелаешь. Всякий раз, как прибывал новый караван, он приносил с собой все новые и новые мешки с пшеницей, просом, ячменем и сахарным тростником. Из Сахары привозилось сушеное и вяленое мясо: мясо газелей, диких баранов, зайчатина, буйволятина, мясо ягнят и верблюдов. Тканей было столько, что захватили они сердца невинных своей раскраской, тонкостью нитей и прочими свойствами. И женщины, и девушки прилепились к лавочкам текстиля, словно это были священные могилы предков, мазары и мавзолеи святых угодников в праздничный день. Дело не обошло ни простых парней, ни именитых всадников племени. Для них дьявольские торговцы припасли и выложили не менее соблазнительные ловушки и приманки. Они привозили широкие мужские рубахи-джильбабы, длинные, яркие цвета голубого индиго — «тагульмуста» — самых различных оттенков: мирского, ахаггарского и еще одного, который выделывали только негры из Кано. Они не забыли и сандалий тумба, вышитых и сплетенных из дюжин разноцветных кожаных ремешков. Изголодавшиеся по отчаянным боевым походам всадники-рыцари пустыни нашли для себя на рынке мечи, копья, седла и плети. Старики же обрели для себя табак и жвачку и наслаждались, сидя на корточках или опираясь на свои посохи возле лавок, жевали, внимая жужжанию рынка, полностью опьяненные зельем.

Остался секретный металл.

Султан приказал открыть лавки для торговли драгоценностями, украшениями и всякими ценными вещами, так чтобы крытая галерея стала кладовищем, где собирались кузнецы и умельцы для работы и снабжали бы оттуда своими изделиями по мере надобности все внешние лавки. Кузнечное ремесло расцвело, таинственная музыка продолжала звучать непрестанно, навевая мысли о начавшемся процессе возрождения Вау, возвращения его из небытия и открытия новой, золотой эры в жизни Срединной Сахары.

2

Наступил первый месяц осени, приблизился срок обетованного празднества. Глашатай продолжал свое скитание меж рядов палаток становища, бродил вокруг стен Вау, взбирался на холмы, пересекал равнину вдоль и поперек, словно хотел донести до голых скал, камней, самих гор и даже крон редких акций свою радостную весть, после того как втемяшил ее в головы всех членов племени и жителей вновь образованной колонии. И пастухи, и скитальцы наизусть помнили день обетованный.

Аллах не только наделил племенного глашатая редким звучным голосом, но одарил его еще одним талантом, благодаря чему он был в состоянии соперничать с поэтессами любовной лирики и хвалебных песен и с поэтами, мужественно славившими героизм всадников и боевые походы. Он умел искусно устраивать праздники, придавал им особую привлекательность языком поэзии, так что событие становилось живой легендой, изяществом своим привлекавшей людей. Весьма часто матери пересказывали своим непокорным детям его занимательные сказки, чтобы уложить их пораньше в постель. Людям Сахары не казалось ничуть необычным выслушивать от глашатая все новые и новые легенды о Вау, о которых никто до этого слыхом не слыхивал. Одновременно мудрецы утверждали, что все тексты происходили из древнего собрания Анги, из главы, что передавалась от поколения к поколению и цитировалась и пересказывалась старухами в виде сказок, повестей, заветов и таинств. Жители Сахары привыкли относить к древней утерянной книге все неубедительные, шероховатистые тексты, которые рассуждали о философии жизни и таинстве смерти и предостерегали неразумных потомков от сомнительных поступков, переселений и освоения новых земель и захвата чужих царств — в то же самое время все устные предания, имевшие прямо воспитательное значение да еще изложенные красивым, складным языком, все поколения пересказчиков непременно относили к воображению вполне определенных предков. И казалось, что шейхи и мудрые старейшины уловили этот дух строгости, суровости, чистоты (которые являются, в принципе, характеристиками мудрости) в рассказах и повествованиях слепого глашатая, хотя те весьма точно соответствовали воображению и манерам давно усопших классиков, благодаря мастерскому слиянию в этих рассказах назидательной цели и высокой художественности изложения.