Легкое бремя - Самуил Киссин

«Рать полустеблей-полузмей», по определению поэта, живая:

Колышется живая нива,Шуршит и тянет языки.По ветру стелется лениво,Пишит и стонет от тоски.

Дракон Муни вовсе не сказочный, о нем в «Откровении Иоанна Богослова» сказано:

И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю (Откр., 12,9).

Поэт горевал о стране, которой предстоит собрать страшную жатву, горевал о человеке, себя потерявшем: «В твоих глазах зловещая гримаса, // В твоих глазах голодная тоска. // Так не минуешь ты положенного часа, // И гибель страшная близка».

Он, действительно, оказался свидетелем войны, смертей, видел, как люди смотрят на небо не в радостном ожидании Вифлеемской звезды, а в страхе перед аэропланом или цеппелином, несущим на землю свои смертоносные плоды:

Нет, никогда к звезде

Так не прикован был взор человека жадный

С боязнью…

Рядом с этим страхом и ожиданием расплаты смерть представляется почти освобождением, целительницей с неторопливыми легкими движениями:

Не скрываясь, не играя,Нити ножницами режет.Не веселая, не злая,Иронически и нежно.

И если есть на свете что-нибудь, что может уберечь, очистить Душу от пыльной старости и увядания, от греха, — это Любовь. Умением любить отмечен в романе Муни Кувшенко, и потому на него возлагает большие надежды его приятель: «Вы молодой, у Вас почва есть, Вы сами из них, у Вас любовь есть!».

VI.

Запертый сад — сестра моя, невеста,

заключенный колодезь, запечатанный источник…

……………………………………………………

ибо крепка, как смерть, любовь;

люта, как преисподняя, ревность;

стрелы ее — стрелы огненные;

она — пламень весьма сильный.

Песнь Песней Соломона

Любовь — главная героиня произведений Муни, центр его пьес и новелл. Стихи его — пьеса о любви, положенная на два голоса: он и она, один и одна, каждый из них тоскует в одиночестве, прислушивается и ждет.

Она: Я — царевна пленная.

Я одна, одна.

Он: Сердце стучит: все потеряно!

Стучит: ты один, ты один!

Она: Я жду: вот дрогнет дверь!

Вот постучишься ты!

Он: Я жду впотьмах, задумчивый и томный.

По композиции, ряду сюжетов, деталей это напоминает «Песнь Песней Соломона», где чередуются два голоса: Жениха и Невесты, томящихся в ожидании встречи, преодолевающих множество препятствий, испытаний ради «Взаимного обладания», как называется последняя глава Песни Песней.

Но как ни стремятся друг к другу герои Муни, они обречены на невстречу, монологу на два голоса не суждено превратится в диалог. Что они только ни делают, чтоб приманить, наворожить любовь: обращаются к могущественным тайным силам, к чародейству:

Он: Я жрец — творю ночной обряд…

Она: В огонек лесной бросаю

Горсть измятую стеблей.

Любовь невостребованная, неразделенная ожесточает, иссушает сердца, превращаясь в грозную, разрушительную силу, хватается за нож, яд.

Она: Нож и светел и остер!

Разведу я мой костер!

Он: О, страшный выбор мой. Иль сладкий яд,

Иль меч, сверкающий в нагих руках!

Жертвой разъяренной Любви-Женщины становится Он, не умеющий достичь желаемого, беспомощный, бессильный завоевать, победить, хотя он стремится навстречу избраннице, даже сознавая гибель:

Но сердцу мир — без боли, без огня

Не мучит и не радует меня.

Но все порывы его и томления оставляют «смертную жажду»: «И я испил, и изнемог. И вновь томлюсь от смертной жажды». И — что всего хуже — все чаще чаша оказывается сухой: «Ты мне сухое кажешь дно, // Еще запятнанное соком». Так же как губы избранницы едва испачканы вином — это все, что осталось от полнозвучной, ликующей Песни Песней.

Как мощно звучали голоса Жениха и Невесты, как перекликались, соединяясь: «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви», — говорит Невеста. «Уста твои как отличное вино», — подхватывает Жених. О той любви напоминают лишь влажные красные губы, «как будто на них еще не засохли капли вина!» (Муни). И «простор безэхий», обреченность на одиночество, т. к. в «Песне Песней» нового тысячелетия выпало одно слово — «взаимное», оказались разорванными моменты созерцания, томления и — обладания. (Вспомните названия глав в «Песне песней»: «Взаимное созерцание», «Взаимное общение и обладание».)

Герой обречен тосковать в одиночестве, обречен повсюду искать «тот пламень чудный, которым жил я и горел». Он призывает его: «Я вновь горю! Я верю: на крутых утесах // Мы встретим новую зарю!» или «Сбрось тягостную власть тоски своей усталой. // Гори, гори!» Он подстерегает мгновения, когда:

И взор огнем зажегся снова,И кровь стучит, кипит опять…

И в сердце сухое вонзитсяЛюбви огневая стрела.И сердце зажженное вспыхнет,Как светоч смолистый во мгле.

Любовь — жертвенный костер, любовь — обряд, возлюбленный-жрец, чаша любовная — причащение, — это и образы символистской поэзии. Достаточно вспомнить Симфонии Андрея Белого, особенно Первую, которую Муни цитирует в записной книжке, и стихи Валерия Брюсова («Умирающий костер», «Из ада изведенные», «Заклинание»), но в поэзии Муни образы бегут по цепочке: пыльный — сухой — горю — сгораю. Бытовая, разговорная метафора: «сгораю от любви» — восстанавливается в поэтических правах.

Любовь — средоточие жизни, «таинство живое», на нее обращены взгляды автора и его персонажей, а она ведет свою партию, в сущности, не интересуясь теми, кого собирает вокруг себя, «В полосе огня», как называлась пьеса Муни. Все персонажи пьесы, старые и молодые, забыв о делах, спутницах, заботах, влюблены в Грэе, заняты только ею. Этот же прием Муни повторил в романе «На крепких местах»: в тот момент, когда социалисты-революционеры собрались на сходку, чтоб поговорить, почему они потеряли связь с народом и готовность жертвовать собой, Грэс, не обращая внимания ни на что, ни на кого, самозабвенно танцует на поляне. Отрывок этот Муни вычеркнул:

Кружитесь, дни мои, тоните в сладкой бесцельности кружения. В пляске. Кружитесь, за руки взявшись. Отряхните пыль, снимите скучные одежды труда, Скудных забав и тупых удовольствий и неприятностей. Пусть в пляске выпрямляются искривленные члены, отойдут затекшие ноги. Легче! Вправо! Легче! Влево! Кругом стройным, за руки взявшись, летите, дни мои. В сладкой бесцельности. Пусть выпрямятся ваши искривленные члены, отойдут затекшие ноги. В пляске. Пусть блестят ваши глаза! Пусть блестят! Кругом по лугу, зеленому лугу воспоминаний, воспоминаний о том, чего не было. Будьте легки, будьте прекрасны. И самое прекрасное, что уловлю в вас, будет Грэс. И самое золотое будет Грэс. Золото взоров ее, блеском золотым и текучим будет оно. Летите, кружитесь по зеленому лугу, по лугу воспоминаний о небывалом. О, Грэс, что легче Вашего сердца: в нем, кажется, совсем нету веса. Если б я назвал всех, кто знал Вашу краткую любовь, я был бы многословней Гомера. Но не гордое сознание: «она была моей» — оставляла ты, но вечную жажду. О, как щедра была ты, как щедра, и только любовью не одарила ты ни разу. Почему? Потому что ты мудрая? <…>