Легкое бремя - Самуил Киссин

Только весной 1914 года Надежда Яковлевна уезжает, наконец, в имение Шавли Ковенской губернии учить детей графа Зубова музыке, что является косвенным подтверждением: Муни работу нашел. Но — какую? Неужели, получив диплом юриста, он вынужден был устроиться в фирму Гроссман и Кнебель, где записывал в конторскую книгу заказы на альбомы и отвечал на письма покупателей. Во всяком случае, рецензия Муни на книги «Четки» Анны Ахматовой и «Счастливый домик» Ходасевича написана на обороте делового письма:

М. Г. В ответ на Ваше почтенное письмо от 17 марта с. г. имеем сообщить Вам, что требуемые Вами каталоги в станицу Кавказскую и Дмитровскую одновременно с этим письмом посылаются.

Что касается Вашего запроса относительно того, на сколько % Вы можете рассчитывать, то на это можем ответить, что % этот колеблется между 3 до 5…

Написать ответ, занести заказ в тетрадь — работа скорей для студента. Так, может быть, в студенческую пору, в 1907 г. работал Муни в издательстве Гроссман и Кнебель, а листок случайно под руку подвернулся? Но слишком все сходится: март месяц упомянут в письме, в марте 1914 года начали появляться рецензии на книги Ахматовой и Ходасевича; в феврале — марте уехала из Москвы Н. Я. Брюсова. Впрочем, письмо датировано 24 марта 1914 г. Очевидно, Муни снова пришлось обратиться в фирму Гроссман и Кнебель на Петровских линиях, где он работал в юности и описал в повести «Летом 190* года»:

…нетрудно записывать заказы и перегодить в контрольную книгу деловые письма. Но разве не устаешь от этого? Целый день гнешь спину над конторкой, пьешь чай, куришь, говоришь по телефону.

Похоже — Муни было уже все равно, какую работу получить, лишь бы зарабатывать, приносить деньги в дом.

Дом, который не чувствовал своим. Во всяком случае Ходасевич на Большом Успенском ведет себя гораздо уверенней, он — завсегдатай: забегает не только к Муни, он — участник всех семейных торжеств. 7 ноября 1911 года Брюсовы собираются отметить тридцатилетие Надежды Яковлевны Брюсовой и посылают ей в Каргополь телеграмму, тронувшую и насмешившую рожденницу:

Порадовалась на общую телеграмму. Принеси ее около 10 часов. Но знаете какие там были подписи? (Что я буду писать в скобках, то будут мои догадки — очень, конечно, легкие): «Маша» (мама), «Жанна», Броня, Нюра, Фелейн (Фрейлин?), «Лига» (Лида), Муня, Владя, Гария (Гарик?), Лиюша…[237]

Как свой человек является Ходасевич и на день рождения Матрены Александровны 9 ноября 1911 года: этот день обычно домочадцы отмечали игрой в преферанс, особенно в отсутствии Надежды Яковлевны, которой брат Саша дал прозвище «Карточный Савонарола».

В этом доме Ходасевич сблизился с Анной Ивановной — в ту пору она была женой Александра Брюсова; здесь завязался их роман, и в одном из писем Иоанна Матвеевна вспоминала, как «на мамино рождение Нюра и Владя очень пугали Маню Губкину своим отношением, я это заметила».

О романе, о том, что Нюра оставляет Сашу, она узнала на очередном семейном празднестве — дне рождения Евгении Яковлевны:

Мне жаль Нюру, она сама кукла, и ум у нее игрушечный. Я не стану узнавать, почему они разошлись, мне это ни на что не нужно. Сама Нюра мотивирует влюбленностью, с Мне не грустно, потому что у меня большая радость на душе — я люблю и меня любит Вл<адислав>». Как люди живут по-книжному! Но я лучше молчу, все мои слова склоняются к осуждению. Все же я Нюру не считаю такой идеалисткой[238].

Но Евгения Яковлевна, встретив Иоанну Матвеевну на собрании Эстетики 18 ноября 1911 года, разъяснила ей, «что это им обоим лучше, что и Саша доволен, и Нюра тоже».

Как видно из переписки, история эта всколыхнула, растревожила женскую часть семейства, вызвала множество предположений и толкований. Надежда Яковлевна и здесь заняла особую позицию:

Что же ты, Лидуша, не пишешь мне нового адреса Нюры? Или ты и сама не знаешь, или его еще нет, и Нюра по-прежнему живет пока еще на Арбате? Надо ей написать, так же «санкционировать» и это событие, как и событие ее замужества. А то, естественно, будет Нюра думать, что мы, сестры, будем осуждать ее. Бедная все же Нюра, мне думается, что ей вовсе не так свойствены перемены жизни, как это было в ее жизни.

Никаких соображений я высказывать не буду, — ничего не знаю, как все это. Это событие — простое, в нем нет ничего ужасного, разве кроме того, что, правда, наши братья плохо относятся к области любви. Валя всегда более согласовал свои поступки с признанными в мире, Саша менее. Как будто Валя все же лучше, просто по-обыкновенному — любовнее относился к людям. У Саши есть какой-то недостаток в строении его чувства любви к людям, — хотя у него и много ласковости и нежности, у Вали их гораздо меньше.

И в другом, ноябрьском письме:

Саша спокоен, — да отчего ему не быть спокойным? Мне все думается и кажется, что он тоже виноват в их разъединении с Нюрой. И что-то не умею я поверить, что Нюра счастлива. У Владислава есть наклонности защищать обиженных, — почему-то мне так кажется. <..>

Ты их видела, — ты не так думаешь? Ты думаешь, как ты и написала, что у них «настоящее»? Саша прежде всего, я думаю, рад свободе. Это частью и не дурное чувство, «наше». (23 ноября 1911 г.)

В переписке многочисленного брюсовского клана Владя, Владислав Ходасевич временами из персонажей второстепенных выходит на роли главные: свой он — на Успенском, и без особой договоренности появляется у Брюсовых на Мещанской, так, во время завтрака, данного в честь Андрея Белого с женой 24 сентября 1911 года, где собралось много народу, мы видим и Ходасевича («он приходил к Вале по делу от Антика»), Муни — всегда в стороне, почти невидим, его как бы не существует, ну, разве что рядом с Владей, как случилось в другом, литературном скандале 1915 года, о котором мы расскажем в свое время.

Роясдение больной дочери, чудом оставшейся в живых, потребовало от Муни самоотречения, решения раз и навсегда распрощаться с никчемным Большаковым, поэтом, и занять место среди Переяславцевых. К началу 1914 года ему это почти удалось. Лихорадочная сдача экзаменов, лихорадочные поиски работы И вот будни — в конторе, по субботам он отправляется в Опалиху, где Киссины снимают дачу вместе с Брюсовыми. Половину денег за дачу вносят Киссины, и это решает вопрос: «от Вали ведь не получишь денег сразу, особенно на дело», — жалуется Иоанна Матвеевна.

А стихи? Почти предание. «И — гость воздушный — улетай // Своей воздушною дорогой!» Разве он сам этого не хотел?

В Опалиху переезжают в первых числах июня. Стоит необычно жаркое лето. О маленьких радостях дачной жизни мы по— прежнему узнаем из писем Иоанны Матвеевны: вместе с Лидой они расчищают площадку для тенниса, гуляют в лесу. Лида сидит за учебниками. К голосу взрослых порой присоединяется Лиин: