Вольфсберг-373 - Ариадна Делианич

<…>ров, Метцнера, умершего, но не сказавшего ни слова о том, что хотел знать Кеннеди, всех тех вольфсберговцев, которые не пали духом. Я не смею, просто говоря, «струсить», какая бы судьба меня ни ожидала.

Трбовшек смотрел на меня с нескрываемой иронией. Мой вид действительно был достоин сожаления. В сапогах, в бриджах, в черной лагерной рубахе, принадлежавшей когда-то итальянским фашистам — «чернорубашечникам» (нам всем раздавали этот вид одежды взамен изношенных блуз и кителей), худая, как скелет. Волосы подстрижены «домашним способом». Ни пудры, ни губной помады. Бледное, желтое лицо. В 38 лет я выглядела старухой.

— Итак… — начал он снова. — Помните вы меня по Любляне?

Теперь пришла моя очередь всмотреться в майора-партизана. Молод, может быть 28–30 лет. Высок и строен. Темные волосы, гладко, на левый пробор, причесанные. Лицо продолговатое, красивое, но неприятное. На щеках типичный туберкулезный румянец. Карие глаза плоски, без блеска, без выражения. Мягкий рот бесхарактерного, но способного на жестокость человека.

— Нет!

— А я вас помню. Мы «встречались» в кафе «Эмона». Вы там бывали с офицерами русского полка. Раз даже в кино мы сидели рядом. Помню, шел фильм «Белый вальс» с Марикой Рэк. Вы были на костылях, с черной повязкой на глазу. Какая аффектация! Женщина-солдат! Пфффф! Каккой жалкий фарс!

Ирония Трбовшека меня не оскорбила. Мой взгляд опять ушел за окно. В глаза бросился большой английский флаг, вьющийся перед бараком ФСС. Сколько раз я смотрела на этот флаг, не замечая его, не думая об его значении и силе. Что мне ни говори майор Трбовшек, а я все еще нахожусь не под пятиконечной звездой, а под английским флагом.

Итак, — в третий раз начал майор, — вы меня не помните. Жаль. А то бы мы могли с вами поговорить об общих воспоминаниях из Любляны… Куда девались люди из вашей «саботерскон команды»?

— Я не знаю, о ч?м вы говорите!

Бросьте! Не втирайте мне очков. Нам все известно.

— Так если вам «все известно», зачем вам задавать мне вопросы?

Ннннну… хотя бы для того, чтобы сверить факты. Кто был старшим этой команды?

— Я не знаю ни о какой команде.

— Кто был старшим инструктором от немцев?

— …

— Сколько вас было человек?

— …

— Куда вы должны были быть направлены?

— …

Вопрос за вопросом. Я упрямо молчала, смотря в окно. Не спрашивая разрешения, закурила. Правая рука, слава Богу, не вздрагивала. Внутри меня царил особый, мертвящий покой. Мне больше не было страшно. Правильно сказал «Моська»: — Кип юр маут шат!

Майор раздражался. Он кричал, стучал кулаком по столу, совал мне под нос какие-то листы желтой бумаги, исписанные на машинке.

— Я говорю, что вам нечего отпираться. Слышите вы, «трда буча» (твердая тыква)? — переходя на словенский язык, шипел он. — Нам все известно. Хотите, я прочту вам список? А?

Начальник саботерской команды Артур Л. Имя не настоящее. Зовут его А. Л… «Фюрер» — немец В… Остальные инструкторы…

Он стал перечислять знакомые мне имена. Одного за другим называл «саботеров». Я внимательно вслушивалась. Одного имени не было: Никола Вештица! Далматинец, бывший четник. Молодой, почти мальчишка, в стойкости характера которого мы все сомневались. Его отчислили из команды незадолго до капитуляции.

— Знаете вы этих людей?

— …

— Черт вас подери, вы должны их знать! Список полный. Нам не нужно подтверждения. Мы хотим знать, куда все разбежались. В наши руки попал только А. Л. Где же В?.. Где инструкторы? С кем и куда ушли из Словении «саботеры»? В Австрию? В Италию? Забежали в Германию? «Нырнули» в Любляне? Отвечайте, или мне придется прибегнуть к другому воздействию!

С треском открылась дверца печи. Английский поручик ударил по ее ручке кочергой. Я посмотрела в его сторону. Он улыбался. Мне стало ясно, что он понимал по-сербски.

Время шло. Час за часом. Английский поручик уходил и приходил. Уходил и «Звездич». Моим следователем был только Трбовшек. Он не уставал. Мое молчание временами выводило его из терпения, однако, он очень быстро менял тон и переходил на вкрадчивый, обещая всякие блага.

— Вы сможете вернуться в Югославию. Нам нужны интеллигентные работники. Нам нужны журналисты с эрудицией. Подумайте — вы можете стать редактором большой газеты! Коммунистическая система полна самых прекрасных возможностей, до… скажем, положения министра народного просвещения. А? Разве вы не хотели бы быть дома, у себя, в Югославии и занимать такой блестящий пост?

— Нам с вами не по дороге. Вы, «знающий все», должны знать, что я прежде всего — анти-коммунистка…

— Глупости! Вы — человек разумный… Не хотите ли закурить свою, югославскую папиросу?

— Спасибо, я курю английские!

— Как я вижу, вам их скоро не хватит.

— Тогда я перестану курить!

Час за часом. В лагере кончилось время прогулки. Разнесли хлеб. Пришло время раздачи чая. Трбовшек без устали бомбардировал меня вопросами, угрозами, увещаниями, сожалениями, указывая на мой ужасный вид, худобу, на мои сбитые и исколотые, от работы в мастерской, руки.

Я не чувствовала голода. Правда, и Трбовшек ничего не ел. Он отказался даже от чая, который ему принес на подносе «кук» из английской кухни.

В допрос только раз вмешался «Звездич» и только тогда, когда мой «следователь» на минутку вышел из комнаты. Подойдя ко мне, конфиденциальным шопотом, положив на мое плечо руку, которую я сейчас же столкнула, он сказал мне, что все мои запирательства ни к чему не поведут, что моя судьба уже решена, что все «следствие» — проформа, что все «саботеры» уже переловлены и сидят в тюрьме в Любляне, и в довершение показал мне фотографию, вынув ее из бокового кармана кителя. Это был Никола Вештица в форме титовского подпоручика.

— Видите? Вот кто вас всех выдал! Мне вас жаль, и я хочу сократить время допроса. Скрепите список «саботеров» вашей подписью, и это значительно облегчит вашу участь. Ведь у майора Трбовшека в кармане лежит акт о вашей выдаче в Югославию!

— Вздор! Если бы это было так, то меня бы сразу посадили в джип и увезли, как увезли других. Никаких списков я не знаю и ничего подписывать не буду!

…Спустились сумерки. В лагере по баракам зажглись огни. Я думала об инвалидах в мастерской, о женщинах в моем блоке, о всем лагере, в котором люди смотрели на часы и знали, что меня уже седьмой час держит на допросе майор югославской комиссии. Насколько у него еще хватит терпения?

Трбовшек, очевидно, сам чувствовал усталость. Глаза его ввалились. Пятна на щеках стали еще более яркими. Он грязно ругал короля Петра, Дражу Михайловича, покойного Димитрия Льотича, убитых генералов Милана Недича и Льва Рупника, но ни в этой брани ни в угрозах о коммунистическом завоевании всего мира больше не было напористости.

В коридоре раздался голос Кеннеди. Вслед за этим — стук в двери, и в них просунулась его толстая физиономия. — Еще долго? — спросил он по-немецки.

— Упрямству этой женщины нет конца, — ответил Трбовшек. — Сейчас… Пусть она только подпишет протокол допроса.

Кеннеди ушел. Майор протянул мне лист желтой бумаги, мелко исписанный его рукой. — Читайте, и затем подпишите!

Английский поручик резко встал с своего треногого стулика.

— Читайте!

— Я не желаю читать то, чего я не подпишу. Я вам ничего не говорила, и все, что вы там написали — ваша фантазия.

— Проклятая баба! — вскричал майор, беря лист обратно. — Не хотите подписывать — и не надо! Вам же хуже. Убирайтесь вон!

Так семичасовой «допрос» был закончен. Английский поручик вывел меня в коридор. По дороге он тихо, по-сербски, с акцентом, заметил: — Не бойтесь. Все будет в порядке!

Мне было трудно отвечать на расспросы в мастерской, а затем в нашем блоке. В душе остался осадок от «встречи» с титовцами. Было мучительно стыдно за Вештицу, предавшего своих товарищей. Хотя слова английского поручика и звучали убедительно и подбадривающе, все же я приняла их с большой осторожностью. А вдруг как выдадут в Югославию? Что там ждет? Если бы просто смерть…

Через три месяца меня вызвали к английскому полковнику, коменданту лагеря. Это было обставлено с известной помпой. За мной пришел сержант-майор в сопровождении четырех солдат с карабинами. Два спереди, два сзади, сержант-майор сбоку, а я в середине, мы промаршировали через лагерь заключенных, лагерь англичан, потоптались на месте под какую-то команду перед дверями канцелярии коменданта и, наконец, вошли к нему.

Полковник встал и торжественно прочел мне, на английском языке, решение, по которому все претензии на мою особу со стороны югославского правительства Тито отклоняются. Одновременно мне было сообщено и решение Белграда. Оно гласило приблизительно так: за все мои «злодеяния» против «народа и коммунистической власти» меня лишают всех прав, югославского подданства, имущества и права возвращения когда-либо в Югославию.