Первая чаша - Zarylene

главы семейства, потому он хоть и был напуган, но все же пытался держаться с достоинством и нарочно хмурил брови. Получалось плохо, даже монах заметил, как нелепо он выглядит.

– Добрый день тебе, святой человек, – голос Гурама дрогнул.

– Не такой уж и добрый, – отозвался Орей, чем очень смутил юношу. Раньше он бы благословил его, а теперь понимал – надоело. Надоело до одури, до тошноты, тратить святые для него слова на недостойных людей.

– Прости, если помешал тебе… – Гурам отвернулся и запустил пальцы в волосы.

– Помешал. Уже дважды. Зачем ты рассказал всем, что я коснулся плеч Зариме? Ведь я не сделал ничего плохого, не надругался над ней… – монах припомнил, что это была одна из причин его казни.

– Дядя Арслан... всегда говорил, что она... проклята, – юношу затрясло. Решил, наверное, что ему уготовано наказание за это, но Орей не собирался ни мстить, ни вредить этому мальчику. В чем-то они были похожи, не понимая всех законов, которые написал Великий Круг Гортазии, но пытаясь при этом их соблюдать.

– Это вы прокляты, а не она.

В глазах юноши застыли слезы, нижняя губа задрожала.

– Мой отец погиб. Позорно убит руками собственного брата! – выговаривал он. – Мой дядя тоже мертв, а… второй… – голос Гурама сорвался, – дядя оказался убийцей. Нашему роду еще долго отмывать своё доброе имя, – последние слова прозвучали так заученно, будто его кто-то надоумил их произносить. – Но… я хочу пригласить тебя к нам. На похороны отца, и… бабушка Рифуда хочет с тобой поговорить, – договорил Гурам, наконец подняв полные невыплаканных слез глаза на монаха.

Орей не забыл эту добрую старую женщину, мать рода была бабушкой юноши. Догадывалась ли она о намерениях своих сыновей возглавить Шадиб, или это все было с её мягкой подачи? Следовало узнать об этом. Монах согласно кивнул, только спокойное выражение никак не ложилось на перекошенное лицо.

– Я приду к вам в дом. Чуть позже.

– Спасибо тебе, святой человек, – юноша поклонился.

– Я не святой, Гурам. Я проклят, как и вы все. Может быть, даже сильнее… – он скривился в усмешке через боль, видя, как его гость боком пытается выйти из комнаты и путается в занавеске.

Когда он покинул комнату, Орей готов был поклясться, что слышит, как тот убегает.

Монах посмотрел на пустующий угол, где когда-то в его кошмаре стоял Бессердечный.

– Ну что, Аль-кзаар, пришлешь ко мне пару своих сколопендр, чтобы я смог дойти до дома Маас Фареков? Нет? Ну и ладно, дойду сам.

– Орей, с кем ты разговариваешь? – Зариме, услышав его голос, заглянула в комнату.

– Сам с собой, – отмахнулся он и поднялся.

– Ты еще не поправился, – женщина подалась вперед, но не решилась приблизиться к монаху.

– Ничего, постепенно исцелюсь, – Орей прошелся по комнате, разминая ноющие мышцы и остановился перед Зариме. – Дай мне пройти… мед моей жизни…

– Что? – она удивленно выдохнула и задрожала как листик на ветру.

– Я слышал эти слова от Урсана. Он так обращался к своей жене, – монах попытался улыбнуться и тепло повторил. – Мед моей жизни. Мне понравилась фраза.

Зариме смутилась, опустив глаза.

– Мой муж еще жив, и нам редко разрешают повторные браки.

– Я же… я не это имел в виду, – Орей тоже смутился, и речь снова подвела. – Просто мне захотелось тебя так назвать.

– Так называют только жен, – Зариме украдкой подняла на него взгляд, в котором промелькнула непонятная монаху искорка, и тут же выбежала из комнаты.

Орей, чуть приободрившись, покинул дом и побрел по улице в сторону жилища Оттара. Он снова думал о чужой жене, но догадывался, почему она страшится воскресшего мертвеца.

С распухшей челюстью, перебитым носом и покрытый ссадинами и шишками, Орей представлял собой зрелище малоприятное. Ожившее чудовище, вышедшее вдруг из тьмы под солнце, в надежде, что его свет способен исцелять.

Теперь интереса к нему было куда больше. Стражник на вышке перестал следить за дорогой, даже женщины отваживались глядеть из-за заборов, а мужчины, что остались сегодня дома из-за похорон Оттара, подсаживали маленьких детей, чтобы те тоже могли посмотреть на монаха. Орей для них превратился в этакое жутковатое доказательство воли Высших, которое хоть убили и местами искалечили, но все же оно идет, и своим только присутствием дарит этим землям благословение. Знали бы они, что Высшие тут не при чем. Если бы только знали, кто его исцеляет на самом деле!

Орей теперь думал, что лучше бы ему было умереть. Пусть и с позором, но тихо почить в земле и, быть может, переродиться когда-нибудь. Здесь, или в другом мире, получше. Если, конечно, такие миры существуют.

Открытие его вечной связи с Бессердечным сильно тревожило монаха. Ведь он читал и слышал столько ужасающих историй, и оказалось, что он теперь единственный способ для истинного монстра оставаться в живых.

Орей остановился у калитки дома Маас Фареков и посмотрел в сторону перекрестка, где все еще стоял тот проклятый столб. Камни с дороги убрали, вдалеке какой-то местный житель на телеге вез сено и остановился, чтобы поглазеть на монаха, но как только заметил, что тот на него смотрит, подхватился и суетливо продолжил путь, делая вид, что занят своим делом.

Тихая жизнь поселка продолжалась как ни в чем не бывало – все также квохтали куры в огородах, пышно цвели кустарники, мужчины работали, а женщины следили за хозяйством и детьми.

А для Орея за один день все перевернулось с ног на голову.

Он храбро шагнул во двор и прошел в притихший дом, где уже готовились к обряду погребения Оттара.

На кухне пахло острым супом уч-уч и сырными лепешками, женщины готовили поминальный обед. За столом в большой комнате сидели Гурам и дядя Фархат. Рядом лежало тело на носилках, обернутое в саван. Возле Оттара на коленях сидела его жена, вокруг которой, как вокруг наседки, собрались дети. Все молчали. Дядя Фархат задумчиво курил, глядя в окно, а юноша рядом с ним был неподвижен и со всей мужественностью сдерживал рвущиеся из глаз слезы.

Там же был накрыт большой стол с пустыми тарелками к поминальной трапезе.

– Я пришел, – сказал Орей, шагнув в комнату.

– Мы видели тебя в окно, монах, – Фархат указал