Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе - Саймон Мюррей

Когда я демобилизуюсь, мне будет почти двадцать пять. Тут и впрямь есть над чем подумать. Юность будет позади. У меня не будет никакой приличной специальности и тем более опыта работы. А мои одноклассники окончат к тому времени университеты, получат дипломы и обгонят меня на несколько лет.

Я пока даже не представляю, чем хотел бы заняться на гражданке, но абсолютно точно знаю, чем не хотел бы. Возможно, именно таким путем, отбрасывая неподходящие занятия одно за другим, человек в конце концов находит то, которое будет давать ему максимальное удовлетворение. Главное — не стоять на месте и непрерывно вести процесс отбора.

У нас в полку сформировалось довольно прочное ядро англоязычных легионеров. Кроме меня, в него входят Кенни, Боб Уилсон и Уайт. Каждый вечер мы собираемся в фойе. Карлсен тоже присоединяется к нам, когда он в состоянии связать пару слов. Есть еще один швед по фамилии Лейф, тот пьет с нами постоянно. Бывает, что у нас в карманах пусто, и тогда мы кидаем жребий, кому из нас ставить компании пиво. Откуда человек возьмет деньги — займет у друзей или у одного из ростовщиков, продаст ли что-нибудь, — это его дело, но напоить компанию он обязан. Иначе он исключается из клуба.

По-прежнему с трудом нахожу общий язык с Уилсоном. Он в целом неплохой парень, но строит из себя бог знает что. И зачем, спрашивается? Это только портит впечатление о нем. Он никак не может понять, что в легионе все начинают с нуля, а кем ты был до этого, не имеет никакого значения. Но выносить Уилсону окончательный приговор еще рано, тем более что я, может быть, и ошибаюсь на его счет.

9 сентября 1962 г.

Вечер, мы ждем аппель. Наш друг Ледерманн отсутствует — он пил непрерывно, начиная со вчерашнего вечера, и, очевидно, продолжает это делать, если еще в состоянии.

До поверки остается три минуты. Встречать Ледерманна вышла целая делегация во главе с капралом Гулем. Капралы явно надеются, что он опоздает, и тогда-то они уж зададут ему трепку. Впрочем, еще неизвестно, как все обернется. В людях зреет глухое недовольство, которое легко может взорваться бунтом. Бедняга Ледерманн, вечно ему достается. Он, конечно, страшный врун, воришка и потерявший всякое уважение к себе попрошайка, присасывающийся ко всем как пиявка, но, несмотря на все это, он мне нравится.

Во рту у него теперь всего два зуба, выглядит он в свои двадцать восемь лет на шестьдесят пять, и его столько били, что мозги его явно сместились набекрень.

Поневоле гадаешь, что с ним будет. Здесь он половину времени проводит в барах, а другую половину — на «губе». По-моему, он безнадежен. Жалкая заблудшая овечка. Ему недосуг остановиться и задуматься о том, что его ждет, — похоже, он так и не сумеет понять, насколько все плачевно.

Неделю спустя

Ледерманну осталось сидеть еще двое суток. Мы намерены устроить в честь его освобождения небольшой банкет. Карлсена назначили хранителем съестных припасов в его роте и выделили ему отдельную палатку, где он вместе со всеми припасами и спит. Он свил там уютное гнездышко, известное как «Английский клуб».

24 сентября 1962 г.

Сегодня произошел случай, заставивший меня задуматься о том, что я, должно быть, превратился неизвестно в кого. Я не могу понять, почему я так прореагировал, точнее, почему не прореагировал на то, что увидел.

У Карлсена был кот, и, пока Карлсен глушил пиво, кот стащил обед хозяина с тарелки. Я присутствовал при этом и тоже глушил пиво, но я был трезв, в то время как Карлсен был в своем нормальном виде с остекленевшим взглядом. Увидев, что кот сожрал его обед, Карлсен схватил его за шкирку и стал осыпать ругательствами, держа преступника в вытянутой руке.

Примерно через минуту я вдруг понял, что Карлсен душит кота, но продолжал смотреть на это словно загипнотизированный. Внезапно кот изогнулся, вцепился когтями задних лап Карлсену в запястье и, дергаясь и извиваясь, процарапал длинную и глубокую рану в его руке. Карлсен не шевельнул ни одним мускулом. Лицо его напряглось и покрылось потом, он не сводил глаз с кота, продолжая держать его в вытянутой руке и выдавливая жизнь из животного изо всех сил, какие у него оставались. Я же все сидел как завороженный, не в силах сдвинуться с места, — я почему-то просто не мог пошевелиться. А кот продолжал раздирать руку Карлсена. Зрелище было поистине жуткое, но я по-прежнему тупо наблюдал за ним. Так прошла целая вечность. Неожиданно Карлсен отпустил полумертвого кота, и тот, упав на пол, остался лежать на спине. Схватив лежащий на столе охотничий нож, Карлсен с силой вонзил его в грудь животного, пригвоздив его к полу. И даже тут в последней попытке спасти жизнь кот вцепился всеми четырьмя дрожащими лапами в руку Карлсена.

Застывшее и угрюмое лицо Карлсена было смертельно бледным и взмокло от пота, но признаков боли не выдавало. Вытащив нож, он со всей силы ударил кота каблуком по голове и повторял это до тех пор, пока кот не перестал двигаться. Я, ни слова не говоря, вышел из палатки и пошел в свою роту. Я ничего не чувствовал в связи со всем этим. Умом я понимал, что это было чудовищно, но мои чувства были мертвы. И я просто не могу поверить, что это я, что я настолько очерствел и меня ничто не может тронуть. Неужели у меня действительно не осталось ничего святого? Ужасная мысль.

Спустя три недели

Если выехать из Орана по главному шоссе, ведущему на запад, то вскоре увидишь гигантскую военно-морскую базу Мерс-эль-Кебир, а милях в двадцати за ней находится городишко Айн-эль-Тюрк. В нем нет ничего, кроме пыльной центральной улицы, задрипанной гостиницы, четырех-пяти баров и пустынного пляжа. В десяти милях от Айн-эль-Тюрка расположена деревушка Бу-Сфер, в которой достопримечательностей и того меньше. В Бу-Сфере теперь никто не живет, это поселок призраков, состоящий из лачуг и маленьких коттеджей, куда прежде приезжали отдыхать французы из Орана. Здешние пляжи сохранились почти в первозданном виде, и это был бы просто райский уголок, если бы впечатление не портили пустые дома. Они создают тревожную атмосферу — словно здесь что-то случилось и люди бежали, чтобы навсегда забыть это место. За деревней дорога взбирается на невысокое плато, которое протянулось на много миль до самого горизонта, к подножию голубых гор. На этом плато мы и расположились лагерем.

Когда мы приехали сюда каких-то три недели назад, здесь была только пыль да засохшие виноградные лозы, в течение долгих лет запустившие свои шишковатые корни глубоко в землю.

И вот уже три недели изо дня в день и с рассвета до заката, выстроившись длинной цепью и вооружившись кирками и лопатами, мы долбим землю, сражаясь с этими корнями. Иногда в этом участвует до двухсот человек; тела сгибаются и разгибаются с каждым ударом кирки, и цепь медленно движется вперед, словно волна, набегающая на берег. Такое множество непрерывно движущихся людей представляет собой удивительную картину.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});