Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе - Саймон Мюррей

В уставе французской армии записано, что военнослужащий, заработавший в течение службы более восьми суток ареста, должен предстать перед специальным трибуналом, который решит, можно ли выдать ему при увольнении свидетельство о безупречной службе. После слов «более восьми суток» в скобках добавлено: «La Legion Etrangere, cent-cinquante jours».[76] Боюсь, старина Кролль скоро достигнет этого предела.

В событиях, имевших место в борделе, участвовал также легионер Ледерманн. Без него не обходится ни одно мероприятие, связанное с выпивкой и беспорядками. Ему данный инцидент обошелся дороже, чем Кроллю, поскольку у него нет прикрытия в виде капральских нашивок, и теперь он проводит ночи в томбо. Кроме того, его избили. Во рту у него осталось всего три зуба, и я не поставил бы и пенса на то, что они продержатся там больше месяца-двух.

Кролль не сдается. У каждого взвода есть своя палатка-столовая, и со временем эти палатки стали популярными местами отдыха, где не только едят, но и пьют. Сначала они были оснащены примитивными столовыми принадлежностями, но постепенно легионеры приобрели в складчину скатерти, тарелки, бокалы и другую посуду. Затем к ним добавились плитки и бар, и теперь по вечерам там можно купить пива, а утром — яичницу с беконом. Палатка нашего взвода на зависть другим подразделениям очень быстро превратилась в маленькое процветающее предприятие. Выручка в баре была неплохая, и в особых случаях из кассы изымались деньги, например когда надо было поставить аперитиф для всего взвода. Легионеры могли обратиться к бармену, когда были на мели, и он ссужал их деньгами не хуже какого-нибудь преуспевающего банка, при этом без всяких процентов. И вдруг два дня назад Бенуа ни с того ни с сего приказал прикрыть эту лавочку, не указав никаких причин. Большинство легионеров взвода были заняты в это время выполнением тех или иных обязанностей и распоряжений, только Кролль и еще один-два человека находились в заведении, повышая его выручку. Приказ Бенуа ужасно их расстроил, и они решили, что раз уж предприятие ждет неизбежный конец, то будет логично, если он наступит от их собственных рук. Они перебили всю посуду, затем взялись за бутылки и успокоились лишь после того, как изодрали в клочки скатерти. Весь взвод, узнав причину этого поступка, одобрил его. Погромщиков похвалили за отлично проделанную работу. На этом все благополучно и завершилось бы, если бы Колье, у которого язык без костей, не начал хвастать подвигами товарищей, что — возможно, не без помощи капрала Гуля — дошло до ушей Бенуа. Тот вполне справедливо интерпретировал эти действия как демонстрацию недовольства командованием — иначе говоря, бунт.

Мы были своевременно предупреждены о том, что командование планирует предпринять контрмеры, и договорились держаться вместе и говорить, что в акции участвовал весь взвод. Один лишь Грубер был с этим не согласен.

На следующий день командование действительно приступило к военным действиям. Увидев, что мы выступаем единым фронтом, оно стало допрашивать всех по отдельности. От пятерых первых оно ничего не добилось, а вот капрал Гуль выложил им все как на духу.

Гуль — живое воплощение того идеала, к которому должен стремиться всякий немецкий солдат. Он неукоснительно следует полученному приказу, не допуская никаких отклонений от него, даже если обстоятельства делают это бессмысленным, и представляет собой типичный винтик отлаженной немецкой военной машины.

В итоге каждый из погромщиков получил по восемь суток ареста, и вполне вероятно, что командир полка удвоит срок. Особенно сурово были наказаны участвовавшие в погроме капралы. Кролля заставили подписать бумагу, аннулирующую его удостоверение парашютиста; он разжалован в рядовые, исключен из полка и в придачу должен отсидеть пятнадцать суток на гауптвахте. Ему не помог даже тот факт, что воинских наград у него чуть ли не больше всех в роте, в том числе «Военная медаль» и крест «За военные заслуги» с тремя звездами и пальмовой ветвью. Старри собирались послать в школу подготовки капралов, но теперь отменили это решение, так что он обречен вечно оставаться рядовым. Тео и Колье пока остаются в кандидатах. Единственный хороший результат: со Слимера, который тоже затесался в эту компанию, содрали нашивки капрала, он отсидит пятнадцать суток и будет переведен в другую роту. Надеюсь, больше мы его не увидим.

Думаю, реакция офицеров была чрезмерной. Хотя я не был свидетелем этих событий, но хорошо представляю себе, как все произошло. Парней просто немного занесло, вот и все. Наказание было слишком строгим. Теперь наш рефектуар закрыт, весь взвод принимает пищу под палящими лучами солнца, вытянувшись в строевой стойке, и до особого распоряжения обязан трудиться с утра до вечера на тяжелых работах. Не говоря уже о том, что ежедневно по утрам и вечерам в казарме проводятся строгие проверки.

Только что узнали, что восемь суток ареста заменены провинившимся не на пятнадцать, а на тридцать. И это за то, что они всего лишь разбили несколько тарелок. Vive la Legion![77]

Арабы все еще празднуют новообретенную свободу. Не думаю, что жизнь их так уж изменится. Сейчас они рвут бывшую французскую собственность на части, а потом будут удивляться, куда она исчезла. Оасовцы ведут себя тихо. Количество дезертиров из легиона непрерывно возрастает. У нас каждый день одна и та же рутина: муштра — проверка — футбол — чистка оружия — проверка — муштра. Моральный дух и дисциплина потихоньку снижаются; ничего существенного не происходит.

Вчера вечером я опоздал на аппель. Мы выпивали со стариной Карлсеном. Все обошлось — при перекличке Тандуа сказал вместо меня «Здесь». Карлсену же не повезло: когда я зашел сегодня утром в его роту, то обнаружил его сидящим в бочке с водой под охраной. При этом он был в прекрасном состоянии духа. Но затем он весь день драил туалеты зубной щеткой с мылом и немного скис. Его можно понять — не самое веселое времяпрепровождение. А что касается Тандуа, то теперь я его должник.

Жорж Пенко вернулся из капральской школы и щеголяет с двумя нашивками на рукаве. Это заметно улучшило его настроение, и даже говорить он стал громче.

Дни по-прежнему тянутся в бездействии. Есть время, чтобы почитать, и еще больше — чтобы поразмышлять. У меня впереди два года с лишним, так что планы на будущее строить еще рано. Но ничто не мешает мне мечтать, и я предаюсь этому занятию с большим удовольствием.

Когда я демобилизуюсь, мне будет почти двадцать пять. Тут и впрямь есть над чем подумать. Юность будет позади. У меня не будет никакой приличной специальности и тем более опыта работы. А мои одноклассники окончат к тому времени университеты, получат дипломы и обгонят меня на несколько лет.