Сфера разума - Семен Слепынин

Рядом с Угрюм-Бурчеевым, угодливо улыбаясь, стоял агент царской охранки. Он, видимо, сразу почувствовал в пришельце что-то родное, привычное и сейчас, нашептывая, вводил нового Гроссмейстера в курс дел.

К плацу подлетела колесница. Из нее выскочил дядя Абу и воскликнул:

— Я Дахнаш, сын Кашкаша! Я великий и непобедимый джинн!

При этом он картинно вскинул руки. Однако превратиться в великана с громовым голосом не смог. Дядя Абу сделал еще попытку и вдруг, опустив руки, побледнел. Он все понял. Растерянно оглядевшись, дядя Абу топнул ногой, желая провалиться сквозь землю и тем самым избежать позора. Но даже такой простой трюк у него не получился.

— Кто это? — бесцветным голосом спросил Угрюм-Бурчеев.

— Сам Непобедимый, — шепнул агент царской охранки.

— Выпороть его! Розгами!

Двое солдат с розгами подошли к дяде Абу. Еще трое солдат связали ему руки и начали расстегивать брюки. Дядя Абу побагровел и предпринял отчаянную попытку вырваться из цепких солдатских рук. Потом поник и, озираясь, шептал:

— Как? Это меня-то? Розгами? Как мальчишку?

— Не смейте его трогать! Не смейте! — Сам не свой, я кинулся к солдатам и встал, придавленный ледяным взглядом стальных глаз.

— А это кто? — спросил Угрюм-Бурчеев.

— Друг Непобедимого, — ответил агент царской охранки и посмотрел на меня с мстительной ухмылкой. Он был уверен, что теперь-то я попался.

— Сквозь строй его!

Солдаты, а их было около сотни, выстроились в две шеренги лицом друг к другу. В руках у них появились палки. Я даже не пытался сопротивляться, когда мне за спиной связывали руки. Только сказал верным конвоирам:

— Сейчас мне и моему другу будет худо. Очень худо. Постарайтесь сделать то, что сейчас скажу.

Мои гусары стояли смирно, вытянув руки по швам. Поэтому Угрюм-Бурчеев и не трогал их. Они выслушали меня и кивнули в знак того, что все поняли и все сделают.

На мою обнаженную спину с двух сторон посыпались удары. Я вскрикнул от боли, потом сцепил зубы и глухо мычал. Краем глаза увидел солдат, с равнодушием и методичностью роботов поровших розгами дядю Абу. И я захохотал. Это был неудержимый полуистерический хохот. Мне представился гротескный комизм ситуации: ведь нас, представителей человечества, лупит сейчас нами же созданная цивилизация, нами же разгоняемый индустриальный прогресс… В глазах закружился темный искрящийся туман, и сознание покинуло меня.

Очнулся я на опушке леса. Гусары постарались на славу: засунули нас не в любую высокую траву, как я просил, а в крапиву. Словно знали, что она обладает хорошими лечебными свойствами. В спине я почувствовал зуд и покалывание. Это дядя Абу осторожно прикладывал к моим ранам листья крапивы. Потом он помог мне перебраться под тень густой сосны.

— Бедный малыш, — жалостливо шептал он. — Как они тебя разделали.

— А с тобой-то что?

— Со мной ничего. Только вот сидеть не могу, — сконфуженно ответил дядя Абу. И вдруг голос его задрожал от ярости. — Негодяй! Высек меня, как мальчишку. Это меня-то! Да я ему!..

— Успокойся, дядя Абу. Ты стал обыкновенным человеком, и пора привыкать к этому.

Шагах в пятнадцати от опушки сидели на пригорке мои конвоиры и скулили от одиночества, страха и тоски. К горлу подкатила такая теплая волна благодарности, что я, преодолев слабость, встал и подошел к ним.

— Спасибо, друзья. Идите в город без меня. Не бойтесь. Сейчас все будет не так, как раньше.

Черти и сами с ужасом догадывались, что при новом Гроссмейстере все будет по-другому. Город пугал их теперь не меньше леса. Они нерешительно побрели к его окраине, то и дело приостанавливаясь и оглядываясь. Я, как мог, подбодрял их.

Дядя Абу увел меня в лес. На сухой полянке мы посидели часа полтора, отдохнули. Солнце клонилось к закату и золотило верхушки деревьев. Еще через полчаса под ногами расстелились длинные тени, и я стал с беспокойством оглядываться.

— Скоро появится…

Чуть было не сказал: «мой Черный паук», — но спохватился. Дядя Абу пока не должен знать, что перед ним выходец из прошлых веков и к тому же создатель черного людоеда. Да и кто я на самом деле? Я давно перестал быть Пьером Гранье. Он испарился, ушел из меня, как джинн из дяди Абу.

— Да, сейчас мы с тобой беззащитны перед пауком, — угадал мои опасения дядя Абу. — Поживем пока у бабы Яги. Паук боится ее, как огня. Добрая старушка живет где-то здесь.

Но где именно, дядя Абу не знал. Мы проплутали до позднего вечера. Под густо сросшимися ветвями и в кустарниковых низинках скапливалась и клубилась тьма. Мы ускорили шаг, но за нами неотступно тянулись волокна мрака. Они извивались, сплетались в змеиные клубки на светлых прогалинах с шипением таяли. Опустилась ночь, и позади нас послышались звуки, от которых становилось не по себе: какие-то шорохи, сопение, уханье. Обернулись и в страхе попятились: мохнатый Черный паук глядел на нас зеленовато светящимися глазами.

Из последних сил мы поспешили на светлевшую впереди поляну и там увидели наконец забор, похожий скорее на частокол. На его кольях висели человеческие черепа, пустые глазницы которых замигали вдруг багровыми углями. Преследовавший нас паук остановился, в неописуемом ужасе зашипел и замахал передними лапами. Повернувшись, он побежал в чащобу и рассеялся в непроницаемой тьме, слился со своей стихией.

Мы открыли скрипучую калитку, и перед нами предстала избушка на курьих ножках. Окна хилой, но довольно вместительной хибары светились, ее мшистую крышу серебрила луна.

Вверху, над черными макушками деревьев, закрывая временами лунный серп, летал какой-то горшок. Описав круг, горшок снизился и опустился у порога. Это была медная ступа. Из нее проворно выскочила сгорбленная старушка с клетчатым платком на голове. Лицо у нее морщинистое, с некрасивым скрюченным носом, но доброе и чуть хитроватое.

— А, ясные соколы, — насмешливо приветствовала она. — Прискакали лечиться? Видела, как лупили вас. Все видела. Заходите.

Старушка была в курсе всех событий, хотя телевизора в ее горенке мы не обнаружили. Горенка освещалась горящими лучинками. В дрожащем, прыгающем свете мы увидели пучки сухих трав, подвешенные на бечевках. В затянутых паутиной углах метались тени, похожие на летучих мышей. На печке в горшке что-то кипело, булькало, пузырилось. Старушка подсыпала в целебное варево зерен и, делая костлявыми руками кругообразные движения, забормотала заклинания.

Дядя Абу стоял тихо, не желая нарушать ее творческий экстаз. Наконец не выдержал, с трудом вытянул из Памяти телевизор и поставил его на дощатый стол. Он хотел узнать, что делается в городе. Но старушка притронулась к антенне, и экран погас.